Жатва дьявола
Шрифт:
— Не смей!..
— Ладно… Ладно… Допустим!.. Допустим, что ты и в самом деле байстрючонка сделал… в семьдесят два года…
— А что? Хоть мне и семьдесят два, я, может, тебя за пояс заткну в таких делах, — насмешливо сказал старик.
— Не стоит о них толковать. Тут о Сове речь. Как она думает? Хочет оставить ребенка?
— Ну, понятно. Что ж ей делать остается.
— Сходила бы в Вильнев, к старухе Тестю.
— Моя жена не хочет, да и я не хочу.
— Твоя жена?
— А ты как думаешь? Раз обрюхатил девку — женись на ней.
— Ты женишься на Сове?
— А почему не жениться?
— Да ведь кто она?
— Женщина. Такая же, как и другие.
— Ишь выдумал! А ты знаешь, что о ней говорят? Разве можно, чтобы гулящая девка вошла в честную семью?
— Семью? Теперь для меня семья — это она и наш ребенок.
— А мы?
— Вы? Вы, понятно, на втором месте.
— Так ты, значит, готов ее привести на «Край света»?
— Обязательно. Имею на то право. И у нее будет на то право, и у ребенка. Половина всего хозяйства моя, а вторая — твоя.
— Ты получил половину, потому что женился на моей сестре.
— Зря ты говоришь об этом, тут спорить нечего. Если у меня будет сын…
— И ты думаешь, что Морис, а после него — Альбер согласятся хозяйствовать в доле с байстрюком этой шлюхи?
— Он не будет байстрюком, а Сова не шлюха — не больше, чем всякая другая… А если она и была шлюха, так теперь исправится, образумится, уж поверь мне. Какой ей теперь интерес потаскухой быть?
— Да ты с ума сошел, Гюстав! Не знаешь ты этих распутниц! Только ты закроешь глаза, а ждать этого уж недолго… так же, впрочем, как и. мне, — я ведь только на шесть лет моложе тебя (Фирмен этого отнюдь не думал, а уже представлял себе, как Гюстав «отправится на тот свет» и он, Фирмен, будет один владеть «Краем света», а после него владельцами станут сыновья). Да, как только ты закроешь глаза, знаешь, что она сделает, твоя Совушка?
— А ну, скажи?
— Продаст землю. Продаст твою часть. Деньги ей понадобятся. Уедет куда-нибудь, и давай гулять. Ни за что она не останется с нами, где уж ей! Не под силу! Да и мы сами не захотим жить с ней.
— А придется.
— Никак это невозможно.
— А я говорю — придется.
— Нет.
— Посмотрим.
— Пусть-ка у нее сперва родится ребенок. Может, она тебе голову дурит.
Старик пожал плечами.
— Я пощупал ее живот: уже вздулся.
— Потому что она ест теперь вдосталь, ведь ты ей деньги даешь, не жалеешь.
— Деньги — мои, что хочу, то и делаю с ними.
— Ты бы лучше не тратил их зря — надо бы новый плуг купить, наш-то уж совсем старый. И вот еще — лошадей ты любишь, так уж лучше бы еще одну конягу купил, а ты тратишься на эту дрянь.
Напрасные упреки, Гюстав и сам корил себя за то, что тратит свои сбережения на Сову. Но он не мог поступать иначе, он хотел, чтобы она не шаталась по чужим дворам, не гуляла с другими, не бегала, например, помогать Бастуде, когда к той заявлялось слишком много гостей, — ему стало известно, что Сова иногда это делала. Ну, а раз он давал ей деньги, то такая лентяйка, как она, никуда не ходила, сидела дома, и он знал, что ребенок у нее от него, хоть ему, Гюставу, и семьдесят два года.
— Я женюсь на этой девке, — сказал он. — Но женюсь после того, как родится ребенок. Как только он появится на свет, я тотчас признаю его, а потом и обзаконюсь.
— Подумай хорошенько.
— Все думано-передумано.
— Послушай, Гюстав, нельзя же так! Нельзя! Ведь сколько лет мы трудились, отдыха не знали — и моя сестра до самой своей смерти, и ты, и я, и Мари, не считая уж моего парня Мориса и мою Адель, — у тебя-то детей не было. И уж сколько лет ты один, а мы вчетвером горб гнули.
— Ну понятно, зато вы вчетвером и кормитесь на ферме.
— Легко ли нам было обрабатывать эту землю, удобрять ее, беречь! Ведь мы всего себя лишали ради нее, неужели же ты хочешь, чтобы наше добро досталось чужим?
— Чужие — это вы, — воскликнул старик, — а у меня теперь есть жена и будет сын.
— Может, не сын, а дочь.
— Обязательно сын. А нет, так мы родим еще одного ребенка. У меня промашки не будет. Уж я такой.
— Не знаю, чем ты так доволен.
— Да хотя бы тем, что тебе насолил.
Фирмен взмолился:
— Не надо, Гюстав! Не надо!
Настало молчание. Уже ночь наступала, — как всегда, когда они возвращались на ферму. Вскоре непроглядный мрак охватит все. Злобный мрак.
— Знаешь, что тебе надо сделать, Гюстав?
— Нет.
— Останься с нами нынче. Ложись спать в большой комнате. А к Сове больше не ходи.
— Бросить ее?
— Вот именно.
— Сразу видно, что не у тебя ребенок-то родится! Нет, как я сказал, так и будет, и я уж лучше сейчас же двину к ней. (Гюстав повернул в сторону Монтенвиля, решив даже не заходить на ферму поужинать). На понятный я не пойду. Ты запомни, что я решил. Признаю ребенка и женюсь на матери.
— Тебе еще полгода можно ждать, а тогда уж принимай решение.
— Не полгода, а семь месяцев. Но решение я уже принял.
— Это твое последнее слово?
— Другого не будет.
— Посмотрим.
— И смотреть нечего.
— Ну, это ты зря говоришь.
— Я же сказал — на попятный не пойду.
И, круто повернувшись, Гюстав Тубон зашагал по дороге. Одну минуту Фирмен еще видел его согбенную фигуру, но постепенно туман затушевал ее, слышался только стук грубых башмаков по затвердевшей от заморозков земле. Фирмен громко забормотал:
— Семь месяцев! Когда это еще будет! Семь месяцев! Мало ли что может случиться за семь месяцев…
Понурив голову, он двинулся один по дороге, направляясь к своей ферме, до которой уже было совсем близко, и теперь твердил про себя: «Семь месяцев… быстро они пролетят… очень быстро…» Он уже видел, как Сова вторгается на ферму, на руках у нее вопит ребенок; он будет расти, этот ребенок, и, когда Альбер отслужит свой срок в солдатчине, они, пожалуй, покажутся почти что однолетками. Нет, это просто невозможно. Этого нельзя допустить. Кровь бросилась ему в лицо, в голове зашумело, он едва не потерял сознание. Право, вот-вот с ним случится удар, и он умрет.