Жатва дьявола
Шрифт:
— Слушай, если ты кое-чего ждешь от меня, так это напрасно: мне семьдесят два года, и про такие дела я уж и думать позабыл.
— Да я вовсе не для того! — ответила Сова. — И вообще посмотрим.
Ночью он проснулся в теплой постели, помолодевший от близости женщины.
— Ишь ты! Да я еще молодец! — сказал он.
В самом деле, это так и было, к великому его удивлению и гордости. На следующий день он опять пришел, принес с собой «деньжат» (у него были сбережения), и начал с тех пор награждать ее.
— На-ка, бери! Тут за все про
— Тем более что там у тебя сладенького не будет, а здесь — оно под рукой. Неужели тебе семьдесят два года?
— Да.
— Вот уж не сказала бы!
Такое замечание польстило старику. Ведь он совсем не думал «об этом» и сам изумлялся, что оказался в постели настоящим мужчиной. Быть может, тут помогли годы воздержания после смерти жены, родной сестры Фирмена Женета, долгие годы, когда для него имела значение только земля, столь суровая, неблагодарная земля, которая порою говорит «да», но гораздо чаще — «нет», которую ты будто схватил и держишь в своих руках, а она не дается, и обязательно ускользнет из-под твоей власти, если ты не ухватишься за нее изо всех сил, не обломаешь в схватке с нею все ногти.
И теперь, когда Альбер выздоровел, когда Гюставу снова постелили постель в большой комнате, старик, к великому удивлению Фирмена, Мари и младших Женетов, не пожелал там спать. На следующее утро он ответил Фирмену на его расспросы:
— Я тебе не обязан отчет давать. Я не маленький.
Фирмен пожал плечами. В конце концов пусть старик с ума сходит. Хочет умереть — дело его. На «Краю света» оплакивать его не станут. И Фирмен вспомнил, как в дни его молодости доктор Луво говорил: «Всякий раз как старик сходится с женщиной, он сам роет себе могилу».
И все пошло так же, как прежде, по крайней мере внешне. Чуть рассветало, Гюстав приходил на ферму, принимался за дело, был такой же, как всегда, пожалуй, даже немного бодрее, если приглядеться. А вот что будет весной и летом, в страдную пору? Ну, там видно будет, — если понадобится, можно навести порядок. Но Мари говорила, что до того времени у Гюстава пройдет блажь: ему ведь семьдесят два года, и вряд ли он пристает к Сове. Эта связь, о которой уже все знали, казалась просто смешной, и никак нельзя было принять всерьез предупреждение Обуана, однажды сказавшего Фирмену:
— Ты, брат, гляди хорошенько, как бы эта баба не заарканила его.
— А чего бояться? — совершенно искрение ответил Фирмен. — Хоть старик и принялся дурить, но землю-то он ни за что не тронет.
Он был прав и вместе с тем глубоко ошибался, ибо не мог подозревать, что произойдет, даже не мог и представить себе, что это возможно.
А в это же самое время Адель пыталась, но не могла наладить прежние отношения с Фернаном. Он упрямился и стоял на своем.
— Что
— Фернан! Ну, хоть один раз!
Она больше не могла терпеть. Ее жгло желание. Фернан это знал и чувствовал, что это для него единственное средство добиться своей цели. Ему известны были аппетиты Адель. Однако он не догадывался, что она предпочла бы отказаться от него, отказаться от «всякого баловства», чем допустить, чтобы он вошел в семью и получил право на половину ее доли в участке земли. Она готова была отдать ее в пользу одного из братьев для того, чтобы не дробить владение, но сделать это для Фернана, для чужака, для человека, который был ей нужен только «для баловства», как он говорил! Нет, об этом не могло быть и речи. Как-то раз она это сказала ему. Он изумился.
— Да неужели ты больше не хочешь? Быть того не может!
— А вот может. Лучше уж всю жизнь без этого обходиться. Да когда начнется молотьба, на молотилках парни работают… Любого выбирай.
— Один раз в год. На два дня, не больше…
— Остальное время буду о другом думать.
— Да ты не можешь.
— Мое слово твердо.
— Ну, как хочешь.
— Да уж я решила. Или давай по-старому, или я все скажу отцу. Даю тебе неделю сроку.
— А я тебе говорю: тогда я лучше уйду.
— Думаешь, на другой ферме подцепишь такую дурочку, чтобы она за тебя замуж пошла?
— Может, и подцеплю. Отчего не попробовать?
— Помни, даю тебе неделю сроку, — повторила она и вышла из хлева, оставив Фернана в одиночестве.
Прошла неделя, ничего не изменилось, но вот однажды вечером Гюстав, проработав весь день «с этими, с Женетами», возвращался домой вместе с Фирменом; как обычно, они молча шагали рядом по дороге, и вдруг старик заявил:
— Фирмен, мне надо с тобой поговорить.
Фирмен поднял голову, удивленно поглядел на него.
— Новости есть, — продолжал Гюстав.
— Какие новости?
У Гюстава вовсе не было торжествующего вида, — он думая, что будет сиять от гордости, сообщая свою «новость», а наоборот, чувствовал себя неловко, растерялся.
— Насчет Совы хочу сказать.
— А что с ней?
— Да то, что у нее ребенок будет.
— Что такое?
Фирмен разом остановился и захохотал, прямо зашелся смехом, — смеялся, смеялся без конца.
— Я же тебе говорил, что она тебя околпачит. Обманывала, значит, тебя.
— Вовсе не обманывала.
— А ребенок-то?
— От меня ребенок.
— Это она так говорит.
— Вот именно, что от меня, а не от другого кого.
— А ты откуда знаешь?
— Да знаю.
— Ты же не с утра до ночи с ней бываешь.
— Если б от кого другого ребенок, мне уже сказали бы.
— Ну, в таких случаях мужчина всегда последний узнает.
— Да я же уверен. Уверен я, что от меня ребенок. Я еще в силах. Нечего тут и спорить. Мой ребенок.
— Тебе так думается.