Жатва
Шрифт:
– В чем дело?
Резкий и отдающий металлом голос, произнесший этот вопрос как команду, оборвал тираду мегеры и прекратил шум у порога. Патриот, стоявший слишком близко от Анжель, был отброшен ударом в сторону, другой отлетел в объятия стоявшего за ним человека, и Видаль вышел вперед. За ним волочилась его сабля. Он встал рядом с Анжель, и она облегченно вздохнула.
– В чем дело? – повторил он еще резче и свирепее, чем прежде, меча глазами молнии в эту взъерошенную толпу.
Первой пришла в себя мегера. Она обнажила свои желтые клыки в злобной ухмылке.
– Какое тебе дело? Ты что, дамский угодник, граж shy;данин солдат? – И она разразилась
– Мне кажется, вы оскорбили мою жену – жену солдата Франции. Убирайтесь, иначе Комитет секции разберется с вами.
Его властный вид, мундир, трехцветный шарф на талии, рост и очевидная сила произвели впечатление на толпу. Однако обескуражить старую мегеру было гораздо сложнее, чем остальных. Она стала размахивать ножом перед самым носом полковника, обращаясь к нему на диком революционном жаргоне, которым одинаково владели мусорщик и депутат. Она напомнила ему, что все люди равны, а офицерский чин имеет значение исключительно в его полку. Она рассказала историю об аристократе с напудренной головой, которого они преследовали и по shy;теряли, и обвиняла Анжель в том, что та предоставила ему убежище.
– Вот еще! – возразил он. – Это ложь!
– Спроси ее! – заверещала баба. – Спроси ее!
Но Видаль тоже достаточно хорошо владел револю shy;ционным жаргоном, и именно этот язык он выбрал для ответа.
– Какая нужда спрашивать ее? Разве меня не было в доме? Разве я сам не знаю, что никакой аристократ не входил сюда? Кроме того, неужели я стану оскорблять жену подобным вопросом? – Его голос звучал горячо и гневно. Выдержав небольшую паузу, он закончил: – Только посмейте сказать, что, пока я проливаю на границах кровь в сражениях за свободу и против тиранов, моя жена здесь, в Париже, помогает врагам свободы! Если вы так думаете, значит, вы не знаете ни Видаля, ни его жены, у которой больше причин для ненависти к аристократам, чем у любой другой женщины среди вас. Если бы она была способна на такое вероломство, я собственными руками задушил бы ее, я сделал бы это во имя богини разума.
Это был именно тот тон, каким с ними следовало говорить: избитые фразы, звучащие с псевдоклассическим благородством, в которых преподносились им революци shy;онные доктрины. Толпа сразу же подчинилась его воле и уже благоговела перед этим революционным рвением, превосходившим их собственное.
Видаль обернулся к жене и приказал:
– Иди, я пойду за тобой. – И когда она заколебалась, повторил уже более настойчиво: – Уходи.
Повинуясь, она пошла, предоставив ему успокаивать толпу, не смевшую возражать против ее ухода. У подножия лестницы Анжель на минуту прислонилась к стене, чтобы передохнуть, сложила руки на груди, потрясенная, тре shy;пещущая и полная отвращения. Она всматривалась в полумрак, пытаясь разглядеть беглеца, и наконец заметила его, сжавшегося, под лестницей; было различимо только призрачно белевшее лицо. Вот почему Видаль, спускав shy;шийся в спешке, не заметил его.
– Пойдемте наверх! – прошептала она, и незнакомец повиновался.
Из-за прикрытой двери она слышала голос Видаля, но не различала слов. Затем раздался смех толпы, от которого она содрогнулась, и, держась за перила, после shy;довала по крутой лестнице за беглецом, осторожно на shy;щупывая ступени, потому что уже совсем стемнело.
Глава II
Незнакомец поджидал ее на лестничной площадке, посматривая через открытую дверь в гостиную, где ярко горевший в камине огонь разгонял сгущающийся сумрак.
Она жестом пригласила его сесть в кресло, и он устало опустился в него, вытирая покрытый испариной лоб. Она подошла к окну и, прежде чем зажечь свет, закрыла ставни.
Когда Анжель ударила кремнем по кресалу, незнакомец произнес:
– Мадемуазель, как я могу отблагодарить вас?
Хотя он еще слегка задыхался, но самообладание вернулось к нему, его голос звучал приятно и напомнил ей голос другого человека, она только не могла вспомнить, кого именно.
– В этом нет необходимости, гражданин. Я сделала не более, чем должна сделать любая женщина, оставшаяся женщиной посреди всего этого. Вы обратились ко мне как к девушке, гражданин, но я замужем.
– Извините, мадам.
Незнакомец поднялся. Теперь он уже был вполне в состоянии не сидеть, когда она стоит.
– Однако не называйте меня и так, – снова поправила она его.
– Еще раз простите, гражданка, – сказал он. – Я подумал, что, поскольку вы предоставили мне убежище…
– То я могу быть не республиканкой. Вы ошиблись. Я жена солдата Франции.
Он учтиво поклонился. Ей это не понравилось, а еще ей показалось, что этот человек неискренен.
– Вашему мужу, гражданка, можно позавидовать, и его следует поздравить.
Не отвечая, она зажгла свечи, потом подошла к очагу и занялась горшком.
– Они еще не ушли, гражданка, – произнес он, и эта фраза прозвучала скорее как вопрос, нежели как утверждение.
– Уйдут, – ответила она. – Вам нечего больше бояться. – Затем переменила тему – Ядала вам салфетку с кое-какими вещами.
– Она здесь, на столе, гражданка.
Она обернулась, посмотрела на стол, а потом перевела взгляд на беглеца. Некоторое время они стояли лицом к лицу при желтом мерцании свечей, в полном молчании глядя друг на друга широко раскрытыми глазами.
– Вы! – наконец воскликнула она.
– Анжель! – одновременно вскрикнул он.
Они снова застыли в оцепенении, разглядывая друг друга. Теперь она поняла, что показалось ей таким странно знакомым в его флегматичной манере говорить. Колесо времени повернулось вспять. Он почти не изменился за десять лет, прошедшие с тех пор, как двадцатилетним юношей ухаживал за семнадцатилетней Анжель. Глядя на него, она возвращалась памятью в Бовалуар в Нор shy;мандии, где шевалье [16]де Сейрак – а это был он – распоряжался жизнью и смертью всех людей, он был волком, который безжалостно погубил бы ее, если бы не вмешался Видаль. Чтобы спасти ее, Видалю пришлось покинуть свое невеликое хозяйство, он увез ее туда, куда не могла проникнуть месть сеньора, никому не прощавшего сопротивление его воле.
Прошло десять лет, и, хотя это событие было самым значительным в ее жизни, однако штормы и бури последнего пятилетия, вызванные ими грандиозные пере shy;мены – перемены, в которых Видаль и его жена сыграли свою роль, – почти изгладили из ее памяти и затуманили эту историю.
– Вы! – снова сказала она после долгой паузы и рассмеялась, оценив иронию судьбы, ухитрившейся опять свести их спустя столько лет и при обстоятельствах, так разительно отличающихся от тех, которыми была отмечена их последняя встреча. В те давние дни он был пресле shy;дователем, а она – жертвой, искавшей защиты у честного крестьянина, которого любила. Теперь сам Сейрак стал беглецом, преследуемым, и именно у нее, а не у какой-нибудь другой женщины он искал укрытия и защиты.