Жатва
Шрифт:
Он начал с рассказа о славных достижениях своих товарищей-соотечественников и славе, которой покрыли себя французские армии в Голландии, затем повел речь о необходимости их усиления, чтобы борьба с наемниками иноземных тиранов была завершена быстро и победоносно. Его военная выправка и звенящий голос, звучавший так, будто он командовал своим полком, произвели на пред shy;ставителей очень благоприятное впечатление. Видаль, по shy;мимо своей воли, олицетворял воинскую доблесть Франции. Глядя на него, можно было обрести твердую уверенность в победе французского оружия.
Он заключил эту часть своего обращения, сообщив, что послан своим генералом для того, чтобы повести на поле славы столько новобранцев, сколько подросло мо shy;лодежи в Париже за последние месяцы. Конвент взорвался аплодисментами, эхом отдавшимися на верхней галерее, заполненной патриотами обоего пола, многих из которых привлекло туда известие о стычке между Сен-Жюстом и солдатом и ожидание, что эта стычка теперь возобновится с новой силой.
Видаль немного помолчал, затем, не сводя взгляда с Сен-Жюста, перешел ко второй части своего поручения.
– До сих пор, граждане представители, я говорил о французской доблести и французском героизме, которыми все французы могут справедливо гордиться. Увы, я вы shy;нужден отойти от этой воодушевляющей и вдохновляющей темы! Необходимость требует, чтобы я сменил тему и повел разговор о французской нечестности, французских махинациях и французском предательстве. Если уж мы не смогли избежать того, что позор лег на нас, по крайней мере, мы можем избавиться от него, покарав преступление, приведшее нас к позору.
Он сделал паузу, и в перешептывание ожидающих продолжения событий людей вклинился короткий смешок и язвительный голос Сен-Жюста, решившего дискреди shy;тировать оратора.
– Гражданин полковник мастер хлестких фраз!
Но никто не обратил внимание на его сарказм. Даже Видаль, который перешел к выдвижению обвинения против подрядчика Лемуана.
Его выслушали до конца в гробовом молчании. Когда он замолчал, несколько депутатов поднялись со своих мест и прошли к трибуне. Но Сен-Жюст не зря занял место у ее подножия. Обогнав остальных, он вскочил на нее, объявил о своем желании выступить и получил разрешение президента.
Видаль, вцепившись в решетку своими огромными ручищами, откинул голову, возмущенный, что его пре shy;рвали.
– Гражданин президент, я еще не закончил, – про shy;ревел он. – Прежде чем вы выслушаете гражданина де shy;путата Сен-Жюста, я еще должен проинформировать вас о результатах деятельности Лемуана, и вы узнаете то, что гражданин Сен-Жюст, возможно, потом представит в совершенно ином свете.
– Если дело должно быть обсуждено, – обратился Сен-Жюст с высоты трибуны к Конвенту, поражая его своим сардоническим спокойствием, – надо разбирать его по каждому вопросу в отдельности. И у нас уже есть одно обстоятельное заявление, требующее внимания. Что бы ни собирался еще добавить гражданин полковник каса shy;тельно дела, которое, как он сам сказал, является лишь результатом уже изложенного им, ему придется подождать, пока мы не сочтем целесообразным и своевременным выслушать его. Вы, гражданин президент, поддержите мое предложение, чтобы мы следовали в обсуждении определенного порядка и разбирались с делами по мере их изложения.
– Но… – начал Видаль.
– Помолчите, гражданин полковник, – перебил его президент.
Видаль пожал плечами и облокотился на решетку, терпеливо дожидаясь своей очереди.
Сен-Жюст аккуратно вытер губы тонким платком, прочистил горло и заговорил, медленно и спокойно:
– Мы выслушали страшное обвинение. Такого рода обвинение, выдвинутое против человека, неизбежно дол shy;жно отправить его голову в национальную корзину. В темные дни тирании, теперь уже давно прошедшие, жизнь честных людей легко и безжалостно приносилась в жертву при наличии самых сомнительных доказательств. Но в новый век, век разума, который, подобно заре, поднялся над Францией, в эти славные дни свободы и братства, когда все люди равны перед лицом закона, с нашей стороны было бы злом вершить скорый суд или…
Видаль взорвался.
– Слова! Слова! – закричал он, прерывая разглаголь shy;ствование оратора, и обратился с Сен-Жюсту в его же манере: – Гражданин представитель мастер произносить фразы. Но сейчас не фразы нужны. Нужны крепкие сапоги для французских солдат и голова человека, ко shy;торый…
Президент в ярости вскочил.
– Вы можете замолчать, гражданин полковник?
– Как я могу замолчать, когда этот тип…
Раздался рев, в котором потонуло окончание фразы. Президент схватил колокольчик и неистово затряс им, пытаясь навести порядок.
Худощавый невысокий человек в черном, в безупречном парике и с лицом хорька, поднялся со своего места, сняв очки в роговой оправе, при помощи которых он до сих пор просматривал какие-то бумаги. Порядок мгновенно восстановился, и в Конвенте воцарилась тишина. Этим человеком был не кто иной, как гражданин Ро shy;беспьер, и Видаль, знавший о его репутации неподкупного человека и в то же время не разбиравшийся в политике, не имевший представления о его привязанности к Сен-Жюсту, решил, что теперь наконец-то сможет изложить до конца дело о попытке склонить его к лжесвидетельству. Но он был ужасно разочарован.
– Теперь, когда Конвент получил возможность вы shy;слушать гражданина полковника, имеется ли смысл в его присутствии, гражданин президент, особенно учитывая то, что оно становится причиной беспорядка? – сказал Ро shy;беспьер и снова сел на свое место.
Президент – его марионетка – немедленно превратил предложение в приказ. Несколько национальных гвардей shy;цев, слонявшихся около дверей, приблизились к Видалю. Один из них тронул его за плечо. Протестуя, полковник повысил голос. Его должны были выслушать. Ему необ shy;ходимо было сказать нечто жизненно важное для всех истинных патриотов.
Началось что-то невообразимое. Секция Конвента – дантонисты, бесстрашные монтаньяры 26– требовала, чтобы полковника выслушали; но большинство, послушное воле, выраженной Робеспьером, заявило, что власть президента должна быть уважена. Народ с галереи присоединился к спору, разделившись на сторонников как той, так и другой сторон, – словом, в зале воцарился хаос.
Но общий гомон перекрыл трубный глас Видаля, оказавшегося под угрозой насильственного выдворения.
– Отлично, – прокричал он, – я уйду! То, что мне надо сказать, может и подождать. Но если вы заставите меня ждать слишком долго, я расскажу это всему Парижу. Если представители народа не выслушают меня, сам народ будет меня слушать.