Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Значит, так, — подытожила деловая Таня. — Алычовое варенье, солёные огурцы. А вам что, Тарас Григорьевич?
— Мне? Мне, дивчатка, ничого нэ трэба.
— Может, бумаги для писем?
— Куда писать? Наша хата под немцем.
На другой день в госпиталь пришли сразу после уроков. Зойка прихватила огурцов (бабушка большая мастерица их солить). Таня разыскала у соседей алычовое варенье, а для Тараса Григорьевича Елена Григорьевна напекла пирожков с картошкой.
— О цэ угодили дивчатка! — нахваливал пирожки Тарас Григорьевич.
Моряк был в сознании. Таня подложила повыше подушку, чтобы он мог их видеть, а главное — попробовать варенье. Он долго смотрел на банку с вареньем, и Таня всё твердила: «Алычовое, ваше любимое». Моряк вдруг заплакал. Девушки растерялись.
— Что, не такое? — огорчённо спросила Таня.
— Я думал…только моя мама…
Он не мог договорить, но все поняли, о чём он думал: алычовое варенье в его памяти было связано с мамой, с детством, его захлёстывала тоска по дому.
— Петя, а ты попробуй, попробуй, — уговаривал его Тарас Григорьевич. — Оно, може, и полегчает. Всё равно как дома побываешь. А вот пирожка.
Петя наконец успокоился, и Таня принялась его кормить. Рита и Зойка подошли к азербайджанцу, который, кажется, спал.
— Ему сегодня полегчало, — пояснил Тарас Григорьевич. — Утром был в сознании, врачу на вопросы отвечал. Гляди, ещё и поправится наш Азик.
Азик открыл глаза и увидел Риту, которая, склонившись над ним, поправляла постель. Она уловила, что взгляд у него вполне осмысленный, и быстро предложила:
— Солёного огурца хотите?
Азик сделал такое движение, будто хотел подняться, в глазах затеплились огоньки. Зойка подала огурец. Рита сама кормила Азика, осторожно придерживая ему голову.
— О цэ дило, — одобрил Тарас Григорьевич. — Ну и девчатки. Молодцы!
Теперь подруги ходили в госпиталь каждый день после уроков, выделяя для этого «шефский час». Порой им казалось, что они зря стараются. Прошла уже почти неделя, а они ещё не видели улыбки ни на одном лице. Да и голос раненые подавали редко, один Тарас Григорьевич разговаривал с девушками, и то недолго, быстро уставал.
Трудность ещё состояла в том, что раненые совсем не могли двигаться, лежали только на спине. Как и чем их развлечь? Они же всё равно ничего не увидят. Выход нашла Таня. Она взяла у брата фильмоскоп и ленту со сказкой о трёх поросятах. Направили изображение на потолок, и фильм начался. Таня, Зойка и Рита старались изо всех сил, озвучивая поросят и волка, и особенно весело пели знакомую всем с детства песенку: «Нам не страшен серый волк, серый волк…».
Фильм кончился. Девушки встали и посмотрели на своих подшефных, довольны ли? Неужели опять никто не засмеётся? Но нет, все улыбались, даже Азик, который, по всему видно, чувствовал себя всё-таки плохо: лицо у него было жёлтое, крупные капли пота проступили на лбу, над верхней губой, на шее.
— Что тебе ещё принести, Азик? — Рита смотрела на него и ждала ответа.
Азик одними глазами показал: ничего.
— Не нравится мне это, не нравится, — говорила Рита, когда девушки возвращались домой.
Зойка просто не узнавала Риту. В последнее время она сильно изменилась, очень быстро превращаясь из избалованной девчонки в энергичную и заботливую сиделку.
— Мы обязательно должны поставить его на ноги, — сказала Рита.
Она не назвала имени, но подруги поняли, что речь идет об Азике, к которому Рита сильно привязалась, как привязываются к беспомощному доверчивому ребёнку.
— Постараемся, — осторожно поддержала её Таня.
— Что значит «постараемся»? — накинулась на неё Рита. — Он должен жить! Такой молодой. Чего же мы тогда стоим, если дадим ему умереть? Да он уже улыбался! Вы же видели: у-лы-бал-ся!
— Ты успокойся, — как можно сдержаннее сказала Зойка. — Конечно, он будет жить.
Зойка сама удивилась, откуда у неё в голосе эти интонации. Она говорила так, как разговаривают с возбуждёнными детьми, стараясь убедить их в чём-то, успокоить. Да, за какие-нибудь три-четыре месяца они все стали мудрее.
В воскресенье решили повторить фильм на потолке. Ребята узнали и увязались следом. Генка всю дорогу острил и веселил компанию, смешно рассказывая, как раненые теряют сознание, потрясённые красотой Риты. Так и вошли в палату, едва сдерживая смех и шикая друг на друга, чтобы установить приличествующую месту тишину.
Их поразил какой-то хлюпающий звук, раздававшийся в двух противоположных углах палаты. На их приветствие никто не ответил, даже Тарас Григорьевич. Зойка с порога видела, что он прикрывает лицо ладонью, из-под которой виднелись длинные обвисшие усы. Плакал и Петя, отвернувшись к стене. Ужасная догадка осенила девушек. Рита кинулась к постели Азика. Парень смотрел в потолок, губы его были приоткрыты, как будто он силился что-то сказать.
— Азик, — негромко позвала Рита, но в ту же секунду прочитала на его лице, в его остывающих глазах то, чего не хотела понять и принять сердцем.
— А-а-зи-и-ик! — закричала она.
Паша и Лёня подхватили её почти бесчувственную, вытащили за дверь. Генка сильно дернул за руку оцепеневшую Зойку: «Идём!» Таня на какие-то мгновения осталась одна в палате — она хотела подойти к Пете, как-то утешить, но понимала, что вряд ли это сейчас удобно. Петя, словно угадав, что она ещё здесь, повернул голову.
— Не стало нашего братишки, — выдавил он. — Вот только был живой и…
Вошли санитары, вежливо попросили:
— Девушка, выйдите.
Таня вышла. Своих догнала на улице. Все были потрясены и подавлены. Никто из них ещё не видел смерть так близко. Они впервые столкнулись с ней лицом к лицу. Рита, едва перебирая заплетающимися ногами, поддерживаемая с двух сторон Пашей и Лёней, всё время задавала один и тот же вопрос: «Как он мог? Ну, как он мог?» Как будто Азик ушёл из жизни по собственному желанию. Риту усадили на скамейку, и она внезапно замолчала. Молчали все — никому не хотелось говорить в такой момент. Вдруг Рита тихо сказала: