Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Слушайте, матери и сёстры! Слушайте, жёны и невесты! Сегодня мы провожаем на фронт дорогих нам людей — сыновей, мужей, братьев, любимых. Мы провожаем их туда, где льётся кровь, где каждого воина подстерегает опасность. Но не плачьте, жёны! Не плачьте, матери! Мы будем верить, что дорогие нам люди не погибнут! Они разобьют кровожадного врага и вернутся с победой! Посмотрите им в глаза, чтобы они унесли с собой чистоту вашей души, вашу любовь. И пусть святая любовь и верность помогут им выстоять в самых тяжёлых испытаниях!
Да, Зойка будет ждать Лёню, сколько бы ни пришлось.
Почти у самого грузовика она наткнулась на Королёва и не сразу узнала его. Он стоял в военной форме и, глядя на девушку, произносившую речь, улыбался. И столько было нежности в его улыбке, в его взгляде, что Зойка невольно засмотрелась на него. Он заметил её, сказал:
— А-а-а, Колчанова…Что, на фронт хочешь удрать?
— Нет, я провожаю.
— И меня можешь проводить. Тоже еду на фронт.
Зойке показалось совершенно невероятным, что горком будет существовать без Королёва.
— А я уже в детдоме работаю, — похвастала Зойка. — Пионервожатой.
— Молодчина, — похвалил Королёв. — Давно бы так. Береги ребят больше, чем себя. Считай, что это твое самое главное комсомольское поручение. Поняла?
— Поняла.
Темноволосая, закончив говорить, спустилась с грузовика и подошла к Королёву.
— Зина теперь возглавляет горком, — сказал Королёв Зойке. — Если что — иди к ней за советом.
— Хорошо, — отозвалась Зойка, глядя, как бессильно припала Зина к плечу Королёва, будто это и не она только что произносила такие удивительно мужественные слова.
— У всех жён глаза на мокром месте, — словно оправдываясь, сказал Королёв.
Зойка от неожиданности опять застыла на несколько секунд: оказывается, эта темноволосая — жена Королева! Она чувствовала неловкость от того, что стоит так близко к ним сейчас, когда они расстаются, и может быть, навсегда. Зойка пошла дальше и вскоре увидела Лёню. Он стоял в конце перрона с матерью, Анной Сергеевной, и посматривал вокруг с тревогой. Зойка поняла: её ищет. Она закричала:
— Лёня! Лёня!
Он кинулся сквозь толпу ей навстречу. В гимнастёрке и пилотке Лёня казался старше, мужественнее, как будто уже сама военная форма обязывала быть таким. Они, наконец, пробились друг к другу и стояли, взявшись за руки.
— Почему ты не сказал раньше? — почти простонала Зойка.
— Так лучше, — ответил он, стараясь изобразить улыбку на встревоженном лице. — Люблю неожиданности.
Они надолго замолчали. Наверное, так всегда бывает: когда любимые расстаются, они никакими словами не могут выразить своё состояние. В голову лезут какие-то пустяки.
— У тебя пилотка набок съехала, — сказала Зойка.
— А-а-а, — и Лёня поправил пилотку.
— Испачкалась где-то, — сказал Лёня и стер что-то с её щеки.
— По вагона-а-ам! — раздалась команда.
Зойка вздрогнула, и Лёня увидел, как испуганно расширились её глаза. К ним протиснулась Анна Сергеевна, сказала ревниво, обнимая сына:
— Так и уедешь, не попрощавшись с матерью.
— Что ты, мама.
— Иди, сынок, иди. Мы будем ждать тебя.
Анна Сергеевна держалась стойко.
— Лёня… Лёня…
Лёня неловко обнял её, поцеловал в щёку и побежал к вагону. В двери он на миг задержался, обернулся, махнул рукой, но сзади уже напирали, и Лёня полез в вагон. Через несколько секунд поезд тронулся. Кое-кто с криком и плачем побежал следом. Зойка же словно прилипла к перрону. Анна Сергеевна тронула её за руку:
— Ты заходи иногда ко мне, детка. Мы теперь с тобой одной жизнью связаны. Дорогой нам жизнью.
Зойка почти не знала Анну Сергеевну, потому что никогда не бывала у Лёни дома. Анна Сергеевна сутками пропадала в госпитале. Зойка видела её там несколько раз, но, поздоровавшись, спешила прошмыгнуть: её смущал строгий вид Анны Сергеевны. А вот сейчас она сказала «мы», объединяя себя и Зойку в одно целое.
Зойка видела, как Анна Сергеевна уходила: прямая, с виду спокойная, неторопливая. А Зойке показалось, что сама она за полчаса на перроне постарела на несколько лет. Её сознание находилось на грани нереального, и она с трудом воспринимала окружающее. То звучал в ушах голос Анны Сергеевны, хотя Зойка видела, что она уже далеко, то вдруг почудилось, что за кустами привокзальной сирени мелькнула и тотчас растаяла в воздухе большая голубая бабочка, такая большая, каких и на свете-то не бывает. Зойка была так подавлена, что никак не могла понять, почему её внимание приковало голубое платье, исчезнувшее за сиренью. Наконец она осознала, что перрон опустел и пора возвращаться домой.
«Разлука ты, разлука!»
— Тпру-у-у! Стой! Тьфу, скаженная! То еле ногами шевелит, а то уж как разойдётся, так и не остановишь. Ну и норов! Вот лишь бы душу помотать!
Лошадь, не слушая деда Макара, продолжала идти по двору, на который он только что въехал. На телеге рядом с молочной флягой сидели сам дед Макар и две девушки. Через открытые ворота с дороги влетело легкое облачко пыли и пустилось вдогонку за телегой.
— Да стой ты, окаянная! Тпру-у-у! Ишь, резвость свою выказывает! Тайка! Вот я те покажу, вот дай только слезть. Живо с тебя шкуру спущу! Вот кнут-то об тебя обломаю!
Девушки смеялись, а лошадь, привыкшая к угрозам деда Макара, знала, что он их никогда не осуществляет, и продолжала тащить телегу, пока не дошла до кормушки, стоявшей в конце двора около сарайчика, в котором её содержали. Она потянулась к деревянному ящику, где после утренней кормёжки осталось немного травы.
— Все б ты ела, все бы ела, — бурчал дед Макар, слезая с телеги. — Сейчас люди не досыта едят, а ты, как-никак, скотина. Ишь, утроба ненасытная, всё тебе мало.
Тайка знала: после этих слов он ей обязательно подкинет травы или даст немного овса. Хоть он и ворчал на лошадь с утра до вечера, но любил её нежно, берёг и холил, и потому Тайка воспринимала его воркотню как проявление самой нежной ласки и заботы. Хорошо изучив эту слабость деда Макара, она порою делала, что хотела.