Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
На веранду вышел Пётр Петрович и тихо проговорил:
— Сидите, сидите, ребята. Я просто постою немного с вами.
Всем хотелось говорить о Рите, но говорили мало, потому что трудно было произнести слово «была». Нелепая смерть Риты словно оборвала какие-то струны внутри у каждого. Молчаливее всех был Паша. Он, кажется, вообще не произнёс ни слова с тех пор, как Зойка увидела его здесь, во дворе, ещё днём. И вдруг Паша неожиданно обратился к отцу Риты:
— Пётр Петрович, помните, вы говорили
— Говорил, — чуть помолчав, ответил Пётр Петрович.
— Так вот. Мы решили вступить в ваш отряд.
— Все четверо?
— Нет, я и Гена. Мы уже всё обсудили. Если не возьмёте, сами уйдём. Куда — всё равно. К какой-нибудь части пристроимся. Или так, сами, вдвоём, будем действовать в тылу у немцев. Так что лучше возьмите.
Паша говорил твердо, и все понимали, что это не просто слова — он дружил с Ритой с детства и гибель её пережил сильнее остальных друзей. Пётр Петрович молчал, обдумывая ответ, потом с сомнением покачал головой.
— Я должен! — настаивал Паша. — Я должен отомстить за Риту. Вы… вы не имеете права не взять меня!
Пётр Петрович долго молчал, опустив голову, и ребята видели, что сильное волнение мешает говорить ему. Наконец, он махнул рукой:
— Собирайтесь. Только никому ни слова. Завтра уходим. Заодно будете помогать Елене Григорьевне. Она пойдёт с нами, её нельзя оставлять в таком состоянии. Ну, а вы, девочки, живите долго…
Голос Петра Петровича осёкся, он махнул рукой и быстро ушёл в комнату.
Друзья проводили Таню, простились с ней — она уезжала утром с последней партией раненых на Урал, куда переводили госпиталь. Втроём постояли около Зойкиных ворот. Генка сказал:
— Ну, что, сеньорита Зойка, будем прощаться?
— Гена, береги себя, — с участием сказала Зойка. — Не лезь там без толку, куда не надо.
— Ну, если только под танк… со связкой гранат, — ответил Генка, стараясь этой бравадой скрыть волнение.
— Говорю же тебе, не надо…
— А это, Зоечка, надо, — прервал её Генка вполне серьёзно. — Кому-то же надо. В общем, до свидания.
Генка крепко пожал Зойке руку. Она заморгала, удерживая набежавшие слёзы, и неожиданно для него чмокнула его в щёку. Генка заулыбался и пошёл к дому, оборачиваясь и махая рукой. Когда он скрылся за калиткой, Паша протянул Зойке руку:
— До свидания. Я думаю, мы ещё увидимся. Верю в это.
— Я тоже хочу верить. Но там так опасно.
— Сейчас везде опасно, — заметил Паша, и Зойка догадалась, что в этот момент он подумал о Рите.
— Что бы ни случилось, мы будем помнить друг о друге, — сказала Зойка. — Те, кто останется жив. Береги себя, Паша. Ты должен жить.
— Я постараюсь. А ты тоже, Зоя… Разреши обнять тебя на прощание.
— Ой, Паша!
Зойка сама обхватила его руками,
— Вот и всё. А знаешь, это я тогда стоял под твоими окнами, когда ты болела.
Он отступил на несколько шагов, ещё некоторое время постоял, глядя на неё, потом резко повернулся и пошёл. Изумленная Зойка не могла двинуться с места. Паша уже почти бежал, но вдруг остановился, обернулся и, увидев, что она всё ещё стоит, крикнул издали:
— Это я стоял под твоими окнами!
Эвакуация
Раннее утро, а дышать уже нечем. Конец июля — самый зной. Воздух, не успев остыть за ночь, наливался новым жаром. Зойка осторожно открыла пошире окна, стараясь не разбудить девочек. Эту ночь она спала в детдоме — директор приказал. Вчера перед ужином, при всех, он обратился к ней:
— Зоя Дмитриевна, враг уже под Сальском. Может случиться так, что срочно начнём укладываться. Надо, чтобы вы всё время были с детьми. Оставайтесь на ночь.
Она охотно осталась. Что у неё, семеро по лавкам? Ей льстило, что в детдоме все называли её по имени и отчеству, даже Нина Трубникова, которая была всего на год младше, даже директор и сорокалетняя медсестра Ирина Ивановна Бутенко. Но, проходя мимо Зойки, когда никто не смотрел на них, Андрей Андреевич шепнул:
— Зайдёшь после отбоя, поговорить надо.
Зойка хотела спросить, о чём пойдёт разговор в такое позднее время, но директор, как всегда внушительный и деловой, уже выходил из столовой.
Уложив ребятишек, Зойка вышла на ступеньки, ведущие во двор, и стояла в раздумье: а может, всё-таки не пойти к директору? Её что-то беспокоило в его приглашении, сделанном так таинственно, по секрету от всех. Беспокоило и то, как Андрей Андреевич смотрел на неё порой, словно оценивал, чего она стоит. Зойка его немного побаивалась и старалась изо всех сил: пусть видит, что на неё можно положиться. Но идти к нему в кабинет ночью… Она вздохнула: нет, раз директор приказал, разве можно ослушаться?
— Стоишь?
Зойка услышала приглушённый голос Андрея Андреевича. В полной темноте он прозвучал так неожиданно, что она ойкнула.
— Ночь какая, — сказал Андрей Андреевич, голос его прозвучал ровно, и Зойка не поняла, что он хотел выразить, восхищение или неудовольствие тем, что так темно и душно.
— Темно очень, — сказала она, чтобы поддержать разговор.
— Ничего, это даже и лучше, — сказал директор. — Надоело у всех на глазах жить. Каждый шаг на виду. А ведь человек так устроен, что у него обязательно должно быть что-то своё, личное, о котором другим знать не надо. А? Согласна?