Жажда боли

Миллер Эндрю Д.

Все это, однако, между прочим. Побудила же меня к писанию сего запоздалого письма не только память о данном вам обещании, но и довольно странный поворот событий, в результате коего мы, кажется, покидаем Париж, с тем чтобы отправиться — ежели только ночной сон не развеет наши фантазии — в Россию! Я и сам не могу толком понять, как явилась нам эта мысль. Мудрой она мне не кажется, однако месье Абу всячески ее поддерживает, утверждая, что бывал в Санкт-Петербурге трижды или четырежды и что с большим удовольствием поедет туда, нежели в Венецию, Рим или любой другой из знаменитых городов юга. Он предложил нам это путешествие за ужином, когда все мы, признаюсь, были воодушевлены его гостеприимством, которое иначе как щедрым не назовешь.

Сказав

«мы», я должен представить вам собравшееся общество, как того требуют приличия. Это, конечно, Абу, ваш покорный слуга и мадам Дюперон. Кроме того, английская чета Федерстонов, с коими мы повстречались на прошлой неделе в Тюильри, когда Абу оказал помощь господину Федерстону, пострадавшему от некоего наглеца, укравшего у него кошелек. Дело это разрешилось столь счастливо, что мы порешили в тот же день совместно посетить Версаль. Короля нам увидеть не довелось, однако мы наблюдали кое-что весьма любопытное в бродячем зверинце, а именно маленького черного китайского оленя, молодого слона, а также носорога со сломанным рогом. С тех самых пор Федерстоны неизменно составляют нам компанию.

Господин Федерстон — человек средних лет, крепкий и, как мне кажется, состоятельный. Женился он совсем недавно, его избранница вдвое моложе его, цветущая и красивая и, думается мне, вполне под стать своему супругу. В Париже они проводят медовый месяц. Он и раньше бывал в этом городе по делам. Она же никогда не выезжала за пределы родного Херефорда, однако галльская изысканность не произвела на эту даму ровным счетом никакого впечатления. По крайности раз в час она сообщает месье Абу или мадам Дюперон — которая, впрочем, ничего не понимает, — что ее повсюду одолевают отвратительные запахи и ужасные манеры. Судя по ее высказываниям, даже в вопросах новейшей моды дамы Херефорда оставили далеко позади своих парижских сестер. Должен признаться, я нахожу Федерстонов несколько утомительными, хотя в теперешнем моем состоянии таковым мне представляется любое общество, что, в свою очередь, делает меня самого человеком скучным. А также, возможно, несколько бестолковым корреспондентом. Разве не о России собирался я писать? Позвольте объясниться.

Ход событий ускорился благодаря этой удивительной гонке докторов. У меня нет сомнений, что ваша светлость читали или слышали о ней. Некая — как бы следовало назвать это собрание лекарей? — «похоронная процессия», состоящая целиком из врачей, выехала из Лондона. Через Париж и Берлин они направляются в Санкт-Петербург, где одному из них, как видно, суждено обрести бессмертие, сделав русской императрице прививку оспы. Условия гонки, согласно господину Ф., таковы: тот, кто первым приедет в Париж, на следующий день отправится первым же и далее, причем его отъезд состоится на столько же часов ранее, на сколько он обогнал других участников в предыдущие дни. То же самое повторится в Берлине, откуда докторам предстоит мчаться до Санкт-Петербурга. Как здесь, так и в Пруссии британскими послами организованы встречи соревнователей, и, когда сегодня на Королевскую площадь прибыл первый доктор, его встречала толпа придворных, хотя потом выяснилось, что добрая половина этих французов ожидала прибытия одной из королевских любовниц.

Мы оказались среди встречавших более или менее случайно. Господин Ф. пожелал увидеть крепость Бастилию, расположенную неподалеку от Королевской площади. Через десять минут после того, как мы ступили на площадь, туда же вкатилась очень грязная коляска с нелепым форейтором, наряженным в ярко-желтый кафтан, визгливо вопящим на лошадей и осыпающим проклятиями толпу. Дверца открылась, все мы вытянули шеи и увидели, как из коляски выскочил доктор Дайер со своим помощником. Доктора, с вашего позволения, я назвал бы настоящим франтом, у помощника же было такое выражение лица, словно ничто и никогда не способно более вызвать у него удовольствия. Поверьте, он пробудил во мне жалость!

Следующим — хоть мы и не видели его прибытия — оказался

доктор Димздейл, приехавший тремя часами позднее Дайера, и, похоже, он уже обвиняет других в нечестной игре. Какие же мы все-таки ничтожные создания! Мои компаньоны, однако, были потрясены происходящим и продолжали обсуждать всю эту историю, собравшись к обеду в доме месье Абу. Мы перешли к мясу, когда месье Абу в довольно шутливой манере, постучав кольцом по рюмке, предложил нам проделать точь-в-точь такое же путешествие. Он подкинул эту идею с такою непринужденностию, что поначалу никто из нас, кажется, не принял ее всерьез, но потом он вперил в нас столь пронзительный взгляд, что я, а затем и господин Ф. стали понимать, что он отнюдь не шутит.

Брошенную перчатку подняла госпожа Ф., повернувшись к своему супругу и поддержав предложение Абу. Господин Ф., как и любой молодой супруг, вовсе не желал, чтобы его упрекнули в недостатке мужественности, а потому ответил на энтузиазм своей жены не меньшей пылкостию. И тогда совратить с пути истинного оставалось лишь вашего покорного слугу. Абу заговорил со мною по-французски, и по причине незнания Федерстонами этого языка мы словно бы говорили с глазу на глаз. Он сказал мне, что на человека в моем положении такое путешествие окажет самое благотворное действие, оно взбодрит тело и оживит ум многочисленными, волнующими душу впечатлениями и тем самым окончательно избавит меня от теперешней меланхолии. Он рассуждал с таким участием и, как мне казалось, с такою мудростию, что мне пришлось сдаться, правда не без помощи запасов его винного погреба.

Тут господин Ф. спросил, когда же следует нам отправляться. И Абу, ко всеобщему изумлению, ответил, что завтра утром, что он сам позаботится обо всем необходимом, нам же остается лишь собрать свои вещи. Остальное мы купим по дороге, ибо никаких особенных заготовок не требуется. Мы будем держаться того же маршрута, что и соревнующиеся доктора, и даже, возможно, попытаемся прибыть в Петербург раньше их!

Могу только сказать, что сегодня в гостиной при свечах его план казался прекрасным и мы восхищались собственной смелостью и отсутствием всяческих колебаний. По моим часам сейчас без четверти три ночи. В Париже тихо, хотя я вижу скользящую по реке лодку и внизу, на улице, слышу какие-то звуки, похожие на женский плач. Теперь я хорошо знаю эти одинокие ночные часы. Матросы, по-моему, называют их «кладбищенской вахтой», [39] и даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне странно думать о тех, кто, сообразуясь со звездами и направлением ветра, бороздит пустынные просторы мировых океанов.

39

Принятое в британском флоте название ночной вахты (с полуночи до четырех утра).

Пожалуй, это также время причудливых мечтаний. Прошу у вашей светлости снисходительности. По-моему, я не поблагодарил вас как подобает за проявленное ко мне великодушие в данном вопросе. Шаткость моей веры, ставшая в определенной степени достоянием общества, должно быть, привела вас в замешательство, если не оскорбила вашу собственную твердую веру и христианскую праведность. И я навечно останусь у вас в долгу за оказанную мне милость. Мне остается лишь искренне надеяться, что когда-нибудь мне представится случай отплатить вам тою же монетою.

Теперь я прилягу, закрою глаза и по крайней мере изображу — сыграю роль — спящего. Быть может, Морфей проявит сострадание и спустится ко мне. В ближайшее время я вновь напишу вам и сообщу последние новости о великой Санкт-Петербургской экспедиции, хотя боюсь — надеюсь? — о ней все крепко забудут к тому времени, как нам предложат утреннюю чашечку шоколада.

Остаюсь, сударыня, вашим нижайшим, благодарнейшим, заблудшим слугою,

Джулиус Лестрейд.