Жажда странствий
Шрифт:
— Звучит серьезно. — Ему безумно хотелось прикоснуться к ее губам поцелуем, погладить пальцами ее длинную изящную шею, но он принуждал себя слушать ее и как мог подавлял вспыхнувшее желание.
— Для некоторых такое и впрямь серьезно. — Она откинулась на спинку кресла и вздохнула. — У меня есть дедушка, которого я люблю всей душой, и сестра, которой я отчаянно нужна.
— Она что, больна?
Одри удивленно посмотрела на него.
— Нет, почему вы так решили?
— Вы произнесли это слово — «отчаянно»…
Она покачала головой, глядя вдаль на море и думая об Аннабел. В первый раз за все время она позволила себе вспомнить
— Просто она очень молода… а я ее избаловала. Да и как было не избаловать? Мы потеряли родителей, когда были совсем маленькие, и мне пришлось заменить ей маму.
— Как странно. — На его лице мелькнула боль.
— Странно? Почему?
— Сколько вам было лет, когда умерли родители? Они умерли одновременно?
Одри кивнула, не понимая, почему он так взволнованно ее расспрашивает.
— Мне было тогда одиннадцать лет, моей сестре семь… это случилось на Гавайских островах… да, они погибли вместе, был шторм, и судно, на котором они плыли, утонуло… — Ей до сих пор было тяжело рассказывать об этом. — Мы вернулись в Америку, к дедушке. С тех пор я вела его дом и заботилась о сестре… наверное, слишком заботилась, так, во всяком случае, твердит ее муж. Он обвиняет меня в том, что я сделала из Аннабел калеку, потому что она совершенно беспомощна, ничего сама не может сделать и решить. Боюсь, он прав. А про меня он сказал… про меня сказал, что я только одно умею: следить за порядком в доме и нанимать и увольнять горничных. И мне нечего было ему возразить, так оно и есть. Поэтому я уехала из дому, ненадолго, мне так хотелось переменить обстановку…
Чарльз взял ее за руку.
— Я вас понимаю.
— Вы? Меня? — Она вскинула на него глаза, ресницы у нее стали влажными. — Разве это возможно?
— Конечно, ведь у нас с вами сходная судьба. Только вот дедушки нет. Были тетя с дядей, но и они умерли. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне было семнадцать лет, а моему брату — двенадцать'. Год мы прожили у тети с дядей в Америке, и нам там пришлось очень несладко. Родные, конечно, желали нам добра, — Чарльз вздохнул и слегка сжал руку Одри, — но совершенно нас не понимали. Им казалось, что я слишком независим для своего возраста, постоянно рискую, а мой брат слишком тихий мальчик. Он всегда был довольно болезненным ребенком, а смерть родителей окончательно подорвала его здоровье. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы вернулись в Англию, я делал все, что в моих силах… — Голос его прервался, и сердце Одри переполнилось состраданием. — Он прожил дома всего год. В четырнадцать лет мой младший брат умер от туберкулеза. — Чарльз смотрел на нее невидящими глазами, в них было горе. — Я все время думаю: может быть, этого бы не случилось, останься мы в Америке… может быть, он был бы жив, если бы я…
— Нет, Чарльз, не надо упрекать себя. — Сама того не сознавая, она протянула руку и осторожно коснулась его щеки. — Жизнь нам неподвластна… Я тоже почему-то всегда считала себя виновной в гибели родителей, но это же глупо и бессмысленно. За что нам казнить себя? Судьба сильнее нас.
Он кивнул. В первый раз за все годы он рассказал о своем горе, и кому — человеку, которого едва знал! Но от Одри исходило такое душевное тепло и понимание: его настойчиво влекло к этой девушке, он понял это, едва увидел ее, и с каждой минутой она привлекала его все сильнее. Ему хотелось рассказывать о себе, о своей жизни, об умершем брате, поделиться всем радостным и трудным, что довелось пережить.
— И тогда я пустился странствовать по свету. Но сначала пытался учиться в университете, однако после смерти Шона ни на чем не мог сосредоточиться. Все напоминало мне о нем, у всех были младшие братья, на улице я видел детей, похожих на него. Мне хотелось убежать куда-то, где ничто не будет постоянно напоминать мне о моем несчастье. И я уехал в Непал, потом в Индию, прожил год в Японии. В двадцать один год написал свою первую книгу. — Наконец-то он улыбнулся. — Путешествия и книги стали моей жизнью, другой я просто не представляю.
Одри тоже улыбнулась.
— Книги вы пишете замечательные. — Она была благодарна ему за то, что он открыл ей свою душу, и полна сочувствия. Вдруг в голову ей пришла страшная мысль: а что, если бы она потеряла Аннабел? Нет, она не перенесла бы этого! Глаза Одри сразу наполнились слезами.
— Видите, какой я перекати-поле, — признался он чуть ли не виновато, и в глазах его появился прежний мальчишеский блеск.
— Что ж тут плохого? — Она вздохнула и улыбнулась. — Если хотите знать правду, я вам завидую. Мой отец объездил весь свет, и мне тоже всю жизнь так хотелось побывать в далеких экзотических странах.
— Почему же вы сидите дома?
— А Аннабел? А дедушка? Разве они могут остаться одни, без меня?
— Отлично могут, ничуть не сомневаюсь.
— Мне еще предстоит в этом убедиться. Потому я и уехала от них сюда.
— Ну, мой друг, мыс Антиб при всем желании не назовешь далекой экзотической страной.
— Догадываюсь. — Оба рассмеялись. — Но если я увижу, что они могут обходиться без меня и за мое отсутствие ничего дурного не произойдет, то, может быть, когда-нибудь я и отважусь на что-то более серьезное и смелое.
— Не когда-нибудь, а сейчас, иначе упустите возможность: не сегодня-завтра вы выйдете замуж, и тогда уж будет не до путешествий.
Она усмехнулась: что-что, а замужество ей не грозит.
— Напрасно вы тревожитесь, я ничем не рискую.
— Что, существует какая-то страшная тайна? На вас падет проклятие семьи? Или вы скрываете от всех ужасный порок?
Она со смехом затрясла головой, и пышный медный узел на затылке распустился, волосы упали на плечи.
— По-моему, я не принадлежу к тем женщинам, которые созданы для семейной жизни.
— Но вы только что рассказали мне, что пятнадцать лет ведете дом своего деда! Это вы-то не созданы для семейной жизни?!
— Все так, но прожила я все эти годы с дедом, а не с мужем.
Скажу честно, — Одри действительно не кривила душой, — из всех мужчин, кого я знаю, меня никто не привлекает.
— Почему же? — Он был в полном восхищении, его восхищало все, что Одри говорит, делает, думает. Никогда в жизни он не встречал такой необыкновенной женщины.
— Мне с ними до смерти скучно. Все до единого похожи на мужа моей сестры: все самодовольно убеждены, что имеют право диктовать женщинам, как они должны жить, что им позволено, а что нет. Женщины, видите ли, не должны говорить о политике, даже думать о ней не должны. А вот разливать чай, работать для Красного Креста, обедать днем с приятельницами — пожалуйста. Но о том, что мне действительно интересно, и думать не смей. Политика, путешествия — все под запретом. А я мечтаю увидеть мир и никогда не расставаться с моей камерой.