Жажда. Роман о мести, деньгах и любви
Шрифт:
– Мы будем разговаривать. Я хочу, чтобы ты адекватно воспринял все, что я скажу. Будешь поить шлюх – это часть их профессии. Девочки любят выпить, ведь они примитивно развратны.
– Что это значит? Как понять это ваше «примитивно»?
Мемзер кинул в рот кусочек своего стебля, проглотил и чуть тронул губы краем салфетки:
– Ну как же! Есть разврат примитивный, любительский, этот ты скоро увидишь, а есть профессиональный – это ближе к гетерам и куртизанкам. Эти уже себя не пропивают. Они вообще, – дядюшка щелкнул языком, – вообще другие. Есть, – он сделал паузу и внимательно посмотрел мне в глаза, – разврат врожденный. Это самый изысканный его вид. Быть может, ты встретишь кого-нибудь из этой породы. Мой тебе совет, беги от них подальше.
Зазвонил телефон – то была Наташа. Мемзер со смехом ответил ей, что у нас настоящий мужской разговор:
– Вначале о политике, теперь вот о женщинах, скоро перейдем к футболу, а там и разойдемся. Нет, ведем себя хорошо. Поздний ужин волка и ягненка. Спокойной ночи, дорогая, – и, уже обращаясь ко
– О! – только и смог сказать я, подумав о своем. – Мне кажется, вы несправедливы.
– Брось, мне лучше знать. Но я люблю ее именно такую. Знаешь, Сережа, ведь это мой второй брак, я уже стар, а она молода и красива. Я ей признателен и за многое благодарен. Я люблю ее. По-своему. Не так, как я любил первую жену.
Я задал вопрос. Этот разговор не был мне в тягость, наборот. Я сидел и впитывал, мне так не хватало отца все эти годы, и в то же время я благодарю судьбу за то, что его почти не было в моей жизни. Я до многого дорос сам, многое осмыслил очень рано, и теперь мне не сложно было понимать дядюшку. Возьму даже смелость утверждать, что я понимал его, как равный.
– Да, я был молод, у меня была прекрасная семья. Я любил Клару, любил Рене, так зовут мою единственную дочь. После них я уже никого не смогу любить так же сильно. Жена погибла, дочь в клинике для душевнобольных наркоманов, у меня новая жизнь, но я помню тот вечер, когда мы все вместе прогуливались вдоль океана. Это было прекрасное место – полуостров Китти Хок в Северной Каролине. Рене было тогда чуть больше пяти лет, и она спросила: «Папа, а что будет с нами, когда мы умрем? Мы больше не увидимся?» «Мы увидимся, милая. Конечно, увидимся. Там, на небе, тоже есть океан и дорожка вдоль берега. Мы встретимся там и будем все вместе гулять, будем держаться за руки. Совсем как сейчас», – ответил я ей. Клара пожала мне руку, и тогда я вдруг понял, как сильно я люблю ее. Это было словно... – Мемзер задумался. – Я не знаю, как это описать. Но такое можно почувствовать один раз в жизни. Только один раз.
Мы помолчали немного. Что тут скажешь? Трагедия, когда она без примесей, не требует слов. Всякое сочувствие в сравнении с ней – фальшь. Дядюшка прервал молчание, громогласно заявив:
– К черту душевные нарывы. Их надобно лечить проверенным средством. Вперед, юноша. Нас ждут шлюхи, а это лучшее лекарство от нарывов, поверь мне.
В темноте огромного «кадиллака» дядюшка молчал; таинственно светили указатели в дверях автомобиля. И Сергей молчал тоже, с томным, бредовым беспокойством гадая, куда это его везут. После третьего поворота он совершенно потерял чувство направления. До нынешнего дня все, что он успел, это изучить тихий Арбатский район, где поселился, да дорожку от гостиницы к шоссе – там, в другом конце города. Все, что было расположено между этими двумя живыми оазисами, было окутано туманом. Лицо Москвы в его сознании напоминало те средневековые карты, на которых первооткрыватель, еще не вполне пришедший в себя после долгих своих путешествий, изобразил все, что открыл, ничтоже сумняшеся назвав все остальное неведомыми землями и тем взбудоражив умы суеверных домохозяек и пылкой университетской молодежи. Сергей молча смотрел в окно и наслаждался игрой света. Темные улицы, по которым было начал свое медленное плавание их уютный корабль, вдруг принялись светлеть, точно набирались света откуда-то изнутри самих себя. Затем вновь слегка меркли, чтобы тут же вспыхнуть ярче прежнего и, наконец, отбросив сомнения и тьму, превращались в широкие, залитые огнями московские ночные проспекты, наполненные вечным движением и каскадами рекламной радуги. Они очутились на набережной, где красная стена долгие века глядит на другой берег и знает, что все изменится рано или поздно, но лишь она одна так и останется стоять здесь и порой, в самые глухие ночные часы, слышать всплеск одетой в гранит реки. И вот поворот, потом еще один, еще, с Солянки в Певческий, и автомобиль, раздвигая мглу и узость дороги, причалил к старинному встроенному в линию дому, в первом этаже которого над стеклянной дверью помещалась бордовая вывеска клуба.
Дядюшка взял Сергея под руку и повел к этой двери. На входе их обыскал какой-то длинный, с буграми проступающих сквозь черную водолазку мышц. Сергей вспомнил прочитанный им в газете афоризм «культурист похож на презерватив, набитый арахисом» и улыбнулся. За рубежом, который стерег длинный, начинался другой. Это был пристроенный в углу стол, даже, пожалуй, стойка, за которой сидела девица с вульгарным лицом и собирала плату за вход. После девицы путь сделался открытым, и Мемзер с Сергеем оказались в длинном извилистом коридоре, едва освещенном, задрапированном бордовыми отрезами. Сергей посмотрел на свои руки, на шею крадущегося впереди дядюшки – все было винным, полыхало красными оттенками, то пропадало, то вновь появлялось. Мимо проплыла лестница, ведущая вниз, похожая на вход в преисподнюю, и вот коридор завершился, выпустив их в довольно просторную залу.
Обстановка, окружившая их, была лаконичной. Из предметов различались в ней отполированный шест, обширная барная стойка, сидящие вдоль этой стойки обитательницы заведения в минимальных одеждах, гора питейной посуды на стойке, односложно блестевшая своими ножками и донцами. Вдоль стен помещались диваны, и стояли перед ними крохотные, зыбкие, словно грибы-поганки, столики, а на диванах, выставив вперед эпилированные копья ног,
– Внизу есть комнаты, я скоро освобожусь, потом можем туда спуститься. Найди меня, внизу есть комнаты... – и так далее, словно она была еще и заводной обезьянкой с вставленной внутрь записью.
Сергей расшалился и ущипнул ее. Девица немедленно прекратила и попросила за свой танец чаевые. Получив, она испарилась в бордовом свете, растаяла, исчезла, и Сергей ее больше уже не видел. Он тут же забыл про нее, обнаружив рядом сидящую и терпеливо ожидающую окончания танца проститутку с большим и глупым лицом. Она расстегнула пуговицы на его рубашке, и он почувствовал, какие у нее холодные руки, ощутил их ледяную липкость, когда она гладила ему грудь. От нее пахло духами, табаком, текилой и временами легким, свежим потом. Кожа ее была гладкой, пусть и не такой гладкой, как у обезьянки. Лишь на ногах от колен книзу тыкались в ладонь редкие и острые волоски. Все это было неприятно, и Сергей с тоской подумал, что ему еще долго придется сидеть здесь, говорить всякую лицемерную чушь, подливать этой Алле с холодными руками в ее бокал, а потом нужно будет идти куда-то, снимать брюки... И отказаться было невозможно – дядюшка, засегдатай этого клуба, чувствовал в нем себя вполне комфортно, тем более что клуб принадлежал его старинному вьетнамскому приятелю, о чем Сергей тогда, конечно же, не знал. Чувствуя себя неприятно обязанным, Сергей хотел было предложить Алле уединиться, чтобы поскорей покончить со всем этим, но вдруг на него запрыгнула очередная танцовщица и выдохнула весь жар своего разгоряченного тела прямо ему в лицо.
– Нет-нет, – Сергей принялся стряхивать с себя эту очередную прилипалу, – я не хочу. Никаких чаевых больше.
– Ах вот как! – девица отпрянула и теперь стояла над ним, сложа руки на груди и презрительно щурясь. – Да мне ваши чаевые ни к чему. Я вам сама приплачу.
– Что, Сережа, – отвлекся от своей Карины Мемзер, – девочка расхамилась? Сейчас, подожди, я позвоню...
– Нет, пожалуйста, – Сергей мотнул головой, – все в порядке.
– Точно?
– Абсолютно точно.
– Ну, сам смотри...
Сергей с интересом разглядывал эту танцовщицу. На ней, в отличие от предыдущей, было немного больше одежды, грудь, во всяком случае, была прикрыта. Происхождения она была определенно восточного: черные волосы, огромные глаза, смуглая кожа.
– Ну, приплатите, – неожиданно для самого себя изрек Сергей. – Я вам, девушка, чаевых не дал, так дайте вы мне, за интертейнмент. Денег не надо, а вот чайник чаю был бы в самый раз, только вы туда не плюйте, пожалуйста.
Дерзкая девица, цок-цок, подошла к стойке, цок-цок, вернулась и поставила перед Сергеем обещанный чайник.
– Вот, пейте на здоровье, – развернулась и тоже пропала в винном свете. Сергею она как-то запала в душу, и он некоторое время пытался отыскать ее глазами среди невообразимой кутерьмы, творящейся в зале. Все диваны уже были заняты, посетителей превращали в клиентов назойливые танцовщицы и томные проститутки.
– Пойдем, – со вздохом сказал Сергей Алле с холодными руками, – пойдем, сделаем это. Нужно соответствовать формату твоего заведения, да и положение обязывает.
Спустились по лестнице, ведущей в преисподнюю. Несколько комнат разного размера, с диванчиками и плазменными панелями. Сергею захотелось принять душ, и ведьма-хозяйка комнат, сухопарая и в бордовом освещении выглядевшая особенно кошмарно, предложила ему комнату с душевой кабиной и большой софой, на которой были разбросаны подушки. В комнате было холодно; душ, сколько его ни регулировали, обманывал и выдавал порции ледяной воды по собственной прихоти. Сергей, оставшись без очков, разглядывал стоявшую рядом с ним расплывчатую теперь проститутку и ни малейшего возбуждения не испытывал. Она пыталась вымыть его, но руки ее были все так же холодны, и теперь, в этой комнате, под ледяным душем их прикосновения были особенно неприятными. Вся она, высокая, обладавшая, правда, очень хорошей фигурой и замечательно пропорциональными формами, напоминала русалку. Он так и сказал ей, нацепив очки: