Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

Колышевский Алексей

Лифт привез нас в точно такой же вестибюль, копию верхнего, и вновь нас никто не встречал. Мы пошли по длинному коридору, пол которого был покрыт каким-то материалом, совершенно поглощающим звук шагов. Слева и справа лишь закрытые двери с номерами, чем-то все это напоминало отель. Дядя остановился у семнадцатой двери, постучал, и это его действие заставило меня прекратить сомневаться в наличии жизни в этом здании. Раз постучал, значит, на звук кто-то да ответит?

Этим кем-то оказался человек очень маленького роста, почти карлик. Удивлюсь, если в нем оказалось бы больше, чем метр сорок. Одет человечек был в белый аккуратный халат, из-под халата выглядывала сорочка и треугольник галстучного узла, на носу очки, в кармашке халата автоматический карандаш. Телосложения

он был коренастого, широк в плечах, на голове прямо львиная грива, пышная и рыжая. Лицо было до того примечательным, что я беззастенчиво принялся его рассматривать и поэтому забыл поздороваться вслед за дядюшкой. Вся чрезвычайная объемность его черепа, подчеркнутая невероятно густой рыжей шевелюрой, к лицу сходила на нет, или же, наоборот, лицо следовало считать началом остальной головы, и началом очень незначительным. У него было даже не лицо, а скорее мордочка, очень маленькая, словно у ребенка. Я мог бы прикрыть ее своей ладонью. Очки придавали человечку сходство со стрекозой, и маленький острый носишко выглядел точь-в-точь стрекозиным хоботком, подбородок был под стать носу, таким же заточенным, губ вообще не видно, настолько они были узкими, а вот лоб высоты необыкновенной. Словом, примечательнейший субъект.

– Агамемнон Порфирьевич, – представился он, и я пожал его ладонь, широченную, с короткими мощными пальцами, – а если вы со мной хотите быть запанибрата, безо всякого брудершафта, то просто Геннадий.

– Ну вот и чудно, вот и познакомились, – потер руки дядюшка, что всегда выражало у него, насколько я успел его изучить, крайнюю степень радостного возбуждения. – Вот, Гена, привез тебе племянника, можно сказать, доставил в лучшем виде.

– А на тебя совсем не похож, – задумчиво глядя на меня, отметил рыжий Агамемнон Порфирьевич, – это не есть вери гуд. Впрочем, посмотрим. Пойдемте со мной, молодой человек, я стану колоть вас иголками и задавать неприличные на первый взгляд вопросы.

Обитель карманного Агамнума... тьфу ты, дьявол, ведь не выговорить! – Гены этого самого, одним словом, представляла собой обыкновенный медицинский процедурный кабинет. Отчего-то процедурные кабинеты всегда вызывали у меня ассоциации с пыточным застенком. Стены, выложенные тревожным белым кафелем, железно-стеклянный шкаф с полками, уставленными всякой эскулапьей утварью, кушетка, покрытая клеенкой цвета детской неожиданности, а возле кушетки какой-то аппарат с монитором и гофрированными шлангами, наконец, стол самого рыжего доктора и возле него стул, на который мне и суждено было опуститься.

– Так-так, – похожий на льва Гена уселся на рояльную табуретку и почти сравнялся со мной, – завтракали?

– Нет.

– Говорит, не завтракал, – поддакнул дядюшка каким-то не своим голосом, в котором от прежней властности и сибаритства не было и следа, а, наоборот, слышалась угодливость и заискивание.

– Тогда засучите рукав, – доктор извлек на свет божий шприцы, жгут, придвинул к себе батарею пробирок. – Я вам сейчас введу один безобидный препарат, это специально для того, чтобы кровь не свертывалась, вы не пугайтесь...

– А чего ему пугаться? – прервал его дядюшка. – Чай он у себя дома, среди друзей. Верно, Сережа?

Я пожал плечами: «Делайте, что хотите. Вам виднее».

– Кулаком поработай-ка. – Доктор выбрал самый маленький шприц, наполнил его какой-то черной жидкостью и моментально ввел иглу мне прямо в локтевую вену. Медленно надавил на поршень шприца. Я смотрел, как черный раствор мало-помалу переходит из тела шприца в мое тело, и поначалу совершенно ничего не ощущал. Просто стало немного теплей, и та самая вызванная коротким сном муторность рассеялась, я стал себя чувствовать так же, как и всегда, то есть хорошо. А доктор вытащил шприц, приложил к месту укола кусочек проспиртованной ваты, завладел моим безымянным пальцем на правой руке, уколол его, выдавил в трубку каплю крови, с противным звуком с помощью резиновой грушки перелил ее в пробирку и вставил пробирку в тот самый аппарат с монитором. Затем еще раз попросил меня поиграть кулаком, вновь проник в вену

и выцедил из меня столько темной, цвета спелой вишни жижи, что ее хватило на шприц, в котором, наверное, помещался объем доброй пивной кружки. Слил все это в пузатую колбу и ее также вставил в тот же аппарат, нажал кнопку, постучал по клавиатуре, по монитору забегали какие-то значки. Поначалу их мельтешение было беспорядочным, но один за другим они как-то прилеплялись друг к дружке, затем получился из них всех оттенков радуги цилиндр, а уж он на наших глазах превратился в причудливую двойную спираль, в которой я немедленно узнал молекулу ДНК и со знанием дела заметил:

– Хм, так это моя ДНК.

– Приятно иметь дело с образованной молодежью, – улыбнулся Агамемнон Порфирьевич, покуролесил по клавиатуре, и рядом с моей на мониторе появилось изображение еще одной ДНК. Изображения стали сливаться, дядюшка, затаив дыхание, следил за этим процессом. И вновь я увидел его новым, совсем непривычным: прежде добрые глаза стали колючими, словно вместо зрачков появились два стальных шипа, рот скособочился, правая щека подергивалась, а на лбу выступила блестящая роса. Обе спирали слились в одну, и на мониторе высветилось какое-то непонятное мне словечко, но оно, по всей видимости, было очень желанным для доктора и для моего благодетеля, потому что оба они с облегчением выдохнули и обменялись рукопожатием.

– Люблю, когда все получается, – сказал Гена и подмигнул не то мне, не то дядюшке, не то железно-стеклянному шкафу.

– Ты подожди еще. Все-таки самое начало, мало ли... – дядя вновь стал прежним, добрым, он улыбался, прищелкивал пальцами, и от этого получался приятный мягкий звук.

– Простите, – я покосился на монитор и перевел взгляд на доктора. – А все-таки, зачем все это?

– Лечить вас надо, молодой человек, – совершенно серьезно ответил он мне и выключил аппарат с монитором.

Вот так штука! Разве я болен?! Чем?!

– От чего?! Я, кажется, совершенно здоров!

– Нам всем кажется, – пробормотал доктор, накрыл своей широченной ладонью мою, и я вспомнил, что совсем недавно вот так же думал закрыть его смешное маленькое лицо. А он тем временем достал из кармана халата карандаш и сказал: – Смотрите на карандаш.

Я совершенно не хотел смотреть на карандаш, я вообще не хотел больше находиться в этой подземной камере, но словно помимо своей воли я сделал все, о чем он мне говорил. Я уставился на карандаш, я увидел, что это вовсе никакой и не карандаш, а чудесное дерево с золотыми листьями, вокруг него порхают бабочки, да это и не бабочки вовсе, а эльфы. И сам я эльф, и у меня есть крылья, и только я хотел взмахнуть ими и понестись туда, танцевать вместе со всеми вокруг дерева, как где-то надо мной раздался знакомый голос. Дядюшка сказал что-то вроде «он уехал», и все перед моими глазами завертелось, превратилось в молниеносно вращающийся диск, свет померк и я погрузился во что-то мягкое, успев подумать, что так должно ощущаться вечное блаженство.

Ба-бах!!! Глаза мои открылись, и я увидел свет, сочащийся из коридора, и потолок, и знакомую мне люстру, и зеркальный шкаф, в котором немедленно отразилась моя несвежая физиономия. Да ведь я у себя дома! Как же так? А где же подземная лаборатория пыток и ее хозяин – рыжий демон? Как его там звали? Я потряс головой и понял, что если все со мной случившееся окажется лишь сном, то я уверую во все, что есть на свете необыкновенного, включая избу на куриных ногах и бескорыстную благотворительность. В коридоре послышались шаги, и сквозь открытую дверь я увидел какого-то человека, окликнул его:

– Эй! Вы, там! Вы кто такой?!

Человек вздрогнул, остановился, повернулся и вошел в мою спальню, зажег люстру. Это был хозяин квартиры, по-уличному одетый и без обуви.

– Я думал, вы не проснетесь. Я заходил кое-что забрать. Мне тут понадобились мои записи. Вот, – он показал какую-то тетрадь, – я тогда ее позабыл.

– Ах, ну да, конечно, – я потер лоб, словно пытаясь вспомнить что-то. На самом деле я маскировал свою неловкость, потом решился и все же спросил его:

– А давно вы здесь?