Жажда. Роман о мести, деньгах и любви
Шрифт:
Сергей заметно возмужал от любви. Любовь была чем-то вроде тайной награды, которой по праву можно гордиться. Порой его разбирало желание рассказать о своей удаче, хотя бы и тому же Денису, и он с трудом держал язык за зубами. Почти ежевечерне в будни он отпускал водителя, довольного таким распорядком, и, миновав улыбчивого консьержа, вбегал к себе. Вскоре приходила Наташа, они проводили вместе час-полтора, потом она собиралась, целовала его и исчезала. Он выжидал немного, приводил себя в порядок, затем тщательно одевался и отправлялся ужинать к дяде.
Весь он был переполнен жгучим счастьем, оно словно заменяло ему кровь, било в виски, пульсировало в груди, покалывало в кончиках пальцев. На работе ему приходилось много печатать, перекладывать бумаги, вообще находиться в постоянном движении,
Когда в очередной раз, через полчаса после свидания, он прошел, нервно позевывая и поправляя на ходу очки, короткое расстояние между своим и дядюшкиным домом, когда в в качестве тайного любовника хозяйки дома подозрительно блеснул очками на лакея и, потирая мокрые от снега руки, переступил порог, ему стало неловко и даже жутковато. До такой степени, что его затошнило от ужаса, когда, шумно хлопнув дверьми, из двух разных концов дома одновременно вошли в столовую Наташа и Мемзер. Он весь вытянулся в струну, и ему захотелось подняться вверх, к потолку, пролететь сквозь крышу, прочертить ночной небосклон, и к черту все. Новый мир навсегда! Но все было по-прежнему, и, надев скучную маску, он здоровался с Наташей, здоровался с Мемзером, тот, как всегда паясничая, ткнул Сергея пальцем в живот и кукарекнул, и Сергей, как всегда, смущенно улыбнулся, и Наташа, как всегда, поджала губы. Страх не исчез, лишь притих ненадолго. Один чересчур откровенный взгляд, одна откровенная улыбка, и все закончится, уступит место невообразимому кошмару. Отныне всякий раз, как он заносил ногу через порог их дома, сердце падало в живот, казалось, что сегодня Наташу рассекретили, предъявили фотографии и еще какие-нибудь неопровержимости, она во всем созналась мужу и тот позвонил куда-то, отдал распоряжение своим гориллам... Дом встречал его с откровенным недоверием: зеркала врали, лестница норовила выгнуться крутым верблюжьим горбом и сбросить, пол коварно заманивал самым скользким местом. Мемзер все шутил, но теперь каждую его шутку Сергей принимал за хитрую ловушку, устраивал ей разбор, выискивал, нет ли в ней откровенного намека, скрытой под снегом полыньи.
Но ничего подобного не было. У Мемзера, при всей его хитрости, великолепном чутье, богатейшей интуиции была своего рода Ахиллесова пята, брешь в обороне. Он переставал оценивать человека после того, как между ним самим и этим человеком становился барьер первого впечатления. С тайной гордостью считающий себя прирожденным психологом, ценящий собственную способность мгновенно проникать в душу, наблюдательный, остроглазый Мемзер не думал о том, что человек сам по себе может меняться и не совпадать с первичным представлением, которое о нем составил дядюшка. Вот почему с начала их знакомства Сергей по-прежнему представлялся ему забавным мальчуганом, не ведавшим о своем предназначении, а Наташа со дня их свадьбы была для него все той же хозяйственной, расчетливой и холодной супружницей, изредка делившей с ним ночь. Оба эти существа для Мемзера были словно изображения с церковной фрески, выполненные по строгому неизменному канону. Сергей не сразу, но почувствовал это. И все равно отчаянность сквозила отовсюду, ведь Мемзер мог притворяться. Ведь мог?
Им хотелось бывать вдвоем на людях. Больше всего хотелось Сергею. Наташа понимала, что она для него – неоспоримое доказательство окружающим его успешности, мужской состоятельности. К тому же вместе они смотрелись завораживающе. Приходилось избегать модных ресторанов, где могли узнать, где нельзя было просто сидеть и держаться за руки, целоваться. Поэтому выбирались довольно маргинальные, с точки зрения Наташи, места. Однажды, кажется, это было уже со всем близко
Мужички втроем налегали на белую двойной очистки в запотелом графине. С ними за столиком скучала какая-то женщина с лицом, казавшимся искаженным гримасой пренебрежения, но на самом деле бывшим таким просто от рождения. Она пила мутноватое пиво из высокого, с талией, стакана и время от времени что-то коротко вставляла в застольный разговор. Двое девиц из какой-нибудь бухгалтерии пытались предстать модными кокотками и пили дорогую шипучку, покуривали, бухгалтерским жестом постукивая пальчиком по сигарете, сшибая пепел в блюдце. Какой-то одиночка, очень толстый и насупленный, с видом атланта, которому некуда спешить, опустошал пивные кружки и разгадывал кроссворды из журнальца. Дама в дизайнерском облачении, кричаще контрастировавшем с интерьерами ресторанчика, и прекрасно одетый молодой человек в золотых очках потягивали мохито и проникновенно глядели друг другу в глаза. Освещение было скудным, всякие звуки мягко тонули в нем, под потолком временами собирались табачные облачка.
– Хорошее место. Здесь уж точно никто не опознает, – Сергей взял ее за руку. – Тебе хорошо? Почему ты закрыла глаза?
Наташа смотрела на него в каком-то оцепенении, но вот шевельнулась, тряхнула головой, отгоняя морок. Ее клонило в сон здесь, в прокуренном полумраке. И в этом сне наяву ей привиделось страшное, что у нее, как и у этого мальчика, нет ничего, ломаного гроша за душой, и они здесь, в этом отвратительном месте, постоянные посетители. Свои среди этих пьянчужек и рядящихся под потаскушек офисных девочек, и липкость деревянных столов им привычна. И он, этот романтический бедняк, в действительности муж ей, муж, с которым они, одутловатые от пьянства, выгуливают собачку, сидят в этаком вот кабаке, где за копейки можно упиться до положения голого короля, чтобы вернуться в съемную квартирку, а может, и комнату в коммуналке, где два окна выходят на шумную улицу, где старый, рассохшийся паркет, и шкаф, в котором помещается весь их гардероб, прячется в углу, отгородившись от всех мутным зеркалом. Тут ей сделалось так жутко, что она ногтями впилась в его кисть.
– Что случилось? Милая моя, я не понимаю?!..
– Так... Мне вдруг почудилось, что мы с тобой женаты.
Сергея ее слова взбудоражили, он не обратил никакого внимания на четыре острых полумесяца от ее ногтей, возбужденно ответил:
– Это было бы великолепно! Вдвоем, навсегда. Это было бы абсолютное счастье!
Она улыбнулась, покачала головой:
– Да, разумеется... Давай поженимся и сделаем друг друга несчастными. Нам негде было бы жить. Ведь для того чтобы мне выйти за тебя, я должна развестись с ним, а твой дядя мне содержания не назначит.
– Я буду много работать, и все появится, – мужественно ответил Сергей, и его слова запутались в очередном табачном облачке.
– Да? – Наташа приблизилась к нему, насколько это было возможно сделать через стол. – Когда же?
– Может быть, через несколько лет, – жалко предположил Сергей, понимая, что он и впрямь сейчас жалок, и все рассыпается прямо на его глазах. Чтобы жить с этой женщиной, нужно иметь все и сразу.
– Несколько лет... Ты хочешь ждать несколько лет? Сережа, дорогой, ты должен уже понять, что мечты и реальность никогда не идут рядом. Видишь ли, друг мой, мечты нельзя отдавать в банк под проценты, слишком эти проценты будут ничтожны. Неликвид, как говорит наш с тобою общий родственник.
– Наташа, я без тебя не могу, – он запнулся, – жить. Я так люблю тебя, я не могу себе представить, как он приходит к тебе ночью. Мне не за что его ненавидеть, он так много сделал для меня, но я его ненавижу.
– Да ты просто волчонок, – она вырвала руку из его руки. – Коварный и подлый.
Сергей опешил:
– Но... Я подумал... Ты странно себя ведешь. Я думал – это касается нас с тобой, а ты сейчас злая. И меня назвала волчонком...
– Я злая на жизнь. Злая на себя. Потому что думаю так же, как ты, а ведь это подлость, так думать. Вот мы сейчас с тобой сидим и не знаем, что делать дальше. Наши планы, как сухие листья, – ничего не стоят. Знаешь, дорогой, мы ведь совсем забыли с тобой о случайности.