Жажду — дайте воды
Шрифт:
— С лета сорок первого.
— Я тоже!.. — Он показал рукой в сторону Нарвы. — Необходимо форсировать реку, пока лед держит. Мы вчера с разведчиками побывали на том берегу.
Арто вдруг предложил мне поменяться конями.
— Он у меня бешеный какой-то, — сказал Арто, — не могу с ним сладить. Ну и к тому же привычки, видно, нет.
Я с радостью помог бы ему, но расстаться с конем, к которому я успел уже привязаться… Арто почувствовал, что я колеблюсь, и не стал настаивать.
Мы разъехались, договорившись встретиться.
Арто
Интересно, поет ли Арто «Крунк»? Стало грустно, вот-вот всплакну. Сердце захолонуло. И кто его согреет? Шуры рядом нет, дыхание родины испарилось… И когда только кончится эта война? Тут я поймал себя на том, что совсем позабыл о Маро. Я поцеловал торчащие уши коня. Как хорошо, что я не обменял его.
Сегодня опять навалило снегу. Странно, но сегодня праздник. Праздник на фронте: немцы бежали за Нарву, засели на левом берегу.
Мы с Сахновым еле пробираемся по глубокому снегу. Конь мой бредет медленно, с трудом.
Направляемся знакомиться с новыми позициями.
Подошли к берегу Нарвы. Чуть левее — Чудское озеро, а справа, на том берегу, — город Нарва.
Опять встретил Арто Хачикяна на давешнем его белом коне. С ним еще седок, неподвижно вдавленный в седло.
— Что, Арто, конь все еще мучает тебя?
— Нет! — весело крикнул он. — Привык я уже.
— Что нового?
— Ищем удобное место для переправы через реку.
— Ну и как, нашли?
— Найдем. А это мой товарищ. Он — эстонец, военный инженер из восьмого эстонского корпуса. Помогает мне. Знакомьтесь… Мы измерили толщину льда. Хорош. И танки пройдут.
Эстонец — капитан, сапер, худощавый, блондинистый. Знакомимся. Он показывает на правый берег Нарвы:
— Там моя родина.
Угощает меня трофейными немецкими сигаретами. Арто сует мне в карман бутылку водки: это его недельный паек. Я отпиваю прямо из горлышка и передаю бутылку эстонцу. Он делает всего несколько глотков.
— Больше не могу…
Я допиваю все до дна и бросаю пустую бутылку в снег.
— Ваша земля мне очень дорога, — говорю я эстонцу.
— Понимаю вас, — кивает он головой.
— Нет, не совсем понимаете. Я не из вежливости говорю это. Нас сроднил с вашим народом великий армянский просветитель писатель Хачатур Абовян. Он учился в Тарту, в университете.
— А! — радостно улыбается эстонец. — Я как раз родом из-под Тарту.
Осмотреть наши расположения приехал и сам командир дивизии. Сначала мы шли, проваливаясь в снег, потом ползли, пока наконец не показалась ледовая гладь замерзшей реки, укутанная туманом. С того берега фрицы то и дело постреливают из пушек.
Мы залегли. Голова моя на снегу. Внимательно прислушиваюсь к голосу генерала. Он расстелил карту и объясняет
Хочется спать. В полушубке мне тепло, а снег такой мягкий…
Арто тряхнул меня за плечо:
— Не спи, замерзнешь.
Я протер глаза.
— Скоро ли весна, Арто?
— У нас в Араратской долине миндаль уже зацвел… Во мне не пробуждается тоска. Забылись уже и краски весны, и аромат цветущего миндаля.
Также ползком вернулись мы к нашим лошадям и саням. Командир дивизии подозвал меня и еще трех офицеров.
— Вы — старший лейтенант. Поздравляю.
Сонливости моей как не бывало. Я вытянулся, как положено. Генерал прикрепил к моим погонам еще по одной звездочке, по сверкающей белой снежинке.
— Глядишь, и до генерала дослужишься, сынок. Молодец!
Я подбежал к своему коню, вскочил в седло.
— Эй, браток, — шепчу ему в ухо, — а у меня на родине сейчас миндаль цветет. И я уже старший лейтенант. Что скажешь?
Конь пустился в галоп. Как это здорово — мчаться по белому снегу. Вспомнилось, что цветы миндаля тоже белые как снег и мягкие-мягкие. Только они теплые…
Сегодня восемнадцатое февраля. Месяц и двадцать один день, как мне исполнилось двадцать. В записях моих дух братства.
Сегодня мы будем форсировать реку.
На наше счастье, туман заволок всю землю. В атакующую группу я беру с собой одного связиста. Двух других оставляю на этом берегу. К чему и их подвергать риску, вполне обойдусь одним.
Шура идет со штабистами, на боку у нее, как всегда, санитарная сумка. Я посоветовал было ей остаться с двумя моими связистами на этом берегу. На что она сказала:
— Только с одним условием: тогда и ты останешься со мной.
— Я или кто-то другой, разве это так важно!
— Зачем ты меня мучаешь! — с раздражением прошептала она.
Мне стало жаль ее. Ведь она мне родная, она дорога мне.
Я оставил ее плачущей и побежал к командиру полка.
«А до смерти четыре шага…»
Мы у берега реки.
Зимний день, морозный и туманный. С нашего берега несколько сотен орудий, минометов и «катюш» ведут артобстрел, прощупывают огневые точки противника, заодно и спеси ему поубавят.
Командир полка устроился с телефоном и рацией в воронке от снаряда. Он спросил меня, готова ли моя батарея форсировать реку.
— Так точно, готова! — доложил я. — Как только выступит пехота, мои минометы последуют за нею.
Мы из воронки ведем наблюдение за противником. Над рекой стелется туман, и потому почти ничего не видно. Я осмеливаюсь сказать командиру полка, что неплохо бы под прикрытием тумана вывести полк к тому берегу.
— Я тоже об этом думаю, — ответил он мне и тут же вызвал командиров батальонов и приказал им немедленно начинать переправу.