Жажду — дайте воды
Шрифт:
— Бесшумно по льду подведите роты к берегу. Как только мы перенесем огонь артиллерии в глубь немецких позиций — начинайте атаковать.
Сказал и как-то вдруг сник. Сам себе, что ли, удивился, испугался? В огонь ведь людей посылает…
«А до смерти четыре шага».
Командиры батальонов ушли.
Туман, как бы обнюхивая снег, ползет прямо по земле. Командир полка молча курит.
В санях лежат мой и Сахнова вещмешки и ватник. В нем Сахнов прячет картошку. Не знаю,
— Это последние, ешьте.
Он всякий раз так говорит, а картошка у него, однако, не переводится…
Мой конь стоит возле саней. Голова у него большая, круп тяжелый. Я сижу на санях, курю и смотрю на своего друга. Сколько уж мы с ним не расстаемся? И конь мне, как брат. Я жалею его, берегу. Сахнов каждый вечер расседлывает, а раз в неделю моет его. Вообще-то коняга ничего, не худосочный. Сахнов и ему достает пропитание. Овес есть почти всегда. А когда овса нет, сеном подкармливает — оно всегда у нас в санях про запас имеется.
Стоит мой конь понурый. Глаза у него влажные и не по-лошадиному осмысленные. В них светится что-то человечье. Морда у него черная в крапинку, ноздри нервно вздрагивают, когда дышит.
— Здравствуй, брат.
Конь, будто понял, кивнул в ответ. Я оторопел: выходит, и впрямь понял?!
— Как звать тебя, брат?
«Известное дело, конем меня называют. Не знаешь разве?»
— Знаю, конечно. Просто хочу анкету на тебя заполнить. Откуда ты родом, друг мой?
«А это так важно?»
— Конечно, важно. Надо же где-то родиться, чтобы быть всегда связанным с этим местом.
Я почти уверен, что мой конь сын степей.
— Не так ли? — спрашиваю.
«Так, — отвечает он и вздыхает. — Родился я в степях Калмыкии. Там такая бескрайняя ширь. И войны нет».
— Тоскуешь?
«Не знаю. Просто не идут из ума наши края. Хочу позабыть их — не получается. Хочу все позабыть».
— Ну зачем же?
«А что пользы от воспоминаний?..»
Я глажу ему морду. В кармане у меня кусочек сахара. Протягиваю коню. Он отворачивается.
«Не хочу, — говорит, — съешь сам. Я обойдусь овсом да сеном».
— Сколько лет тебе, конь?
«Шесть».
— И подружки у тебя нет, бедняга.
«Нет. Да и не надо… Кто сейчас о подругах думает…»
Я снова поглаживаю ему морду, снова пытаюсь полакомить его сахаром. Он не берет. И начинает вдруг рассказывать:
«А вообще-то подруга у меня была. Кобылой ее звали. На соседней батарее служила. Три дня назад ее ранило в ногу. Солдаты прирезали и съели…»
Я вздрагиваю. Конь вздыхает:
«Вот вы какие, люди. Что поделать… Небось и меня ждет такая участь…»
— Нет! — вскрикиваю я. — Такому не бывать!..
Он смеется:
«А меня это вовсе не пугает. Понятное дело, мясо надо есть. Что
Я плачу. И он тоже плачет. Слезы у него крупные. Катятся из уголков глаз. Медленно стекают к губам, оставляя темные борозды на мягкой шерсти.
— Ты напрасно такое думаешь, мой конь, — говорю я, целуя его влажную морду. — Все будет хорошо, ты будешь жить…
Но он уже опять меня не понимает и больше не разговаривает. Иллюзия кончилась. Бог отнял у него то человеческое, что недавно ниспослал ему. И конь теперь опять всего лишь обыкновенное животное с понуро свешенной головой.
Пехота легкой рысцой спустилась к берегу и бегом по льду. Вскоре скрылась в тумане. С пехотинцами двинулись четыре танка и шесть бронемашин. Я зажмурил глаза, чудится, что лед не выдержит их тяжести и вот-вот треснет, начнет ломаться… Если лед не выдержит, Арто Хачикяна привлекут к ответу. Но лед держит. Ай да Арто, молодец, не ошибся.
Я снял свои минометы с позиций и направил вперед.
Волнующий момент. Никак не могу усидеть на месте. Мои минометчики продвигаются вперед, не оглядываясь. На какой-то миг они выныривают из тумана: идут по льду смело, не согнувшись. Во весь рост. Потом вдруг увеличиваются в размерах, входят в полосу тумана и исчезают. Так орлы врезаются в тучу.
С этого берега наша тяжелая артиллерия бьет по позициям противника. В тумане весь этот грохот наводит ужас. Гитлеровцы тоже открыли ответный огонь. Они, видно, разгадали наши действия и теперь отчаянно разбивают снарядами лед, прошивают пулеметными очередями все пространство над рекой.
Лед трещит. Кое-где уже появились полыньи с ледяной крошкой на поверхности. Чего еще ждать? Надо бежать туда, к туману… Я доложил командиру полка, что хочу перенести свой НП на другой берег. Он не возразил. Я велел моему связисту отсюда держать со мной связь. Сахнов закинул вещмешок за спину.
— Ты останешься здесь! — сказал я ему.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Как закрепимся на том берегу, вот тогда и придешь. А пока поищи Шуру и удержи ее здесь.
Сахнов попытался уговорить меня взять его с собой, но я вскочил в сани и погнал коня в туман. Вот так-то, с ходу, легче перейти реку. И перейду непременно. Нет, со мной ничего не случится.
Сани съехали к самому берегу и остановились. Это, оказывается, командир полка схватил за узду моего коня.
— Я тоже с тобой.
Вместе с ним в сани ввалились два его связиста и адъютант.
— И что там сейчас делается? — задумчиво проговорил командир полка.
— Да вроде бы наши уже бьются в их окопах.
Я хлестнул коня, и он понес нас вихрем.
Фрицы лупят по льду. Взлетают в воздух льдины и льдинки, фонтаны воды холодным душем обливают нас.