Жажду — дайте воды
Шрифт:
Впереди я приметил большую полынью. Не дай господь в нее угодить — вмиг концы отдадим, вода-то ведь ледяная. Конь чудом пронесся мимо.
Я крылатый мальчик из сказки. Оседлал волшебного коня и мчусь синей бездной сквозь белые облака…
На льду тут и там лежат трупы.
Мой конь чуть не сбил медсестру с сумкой через плечо. Я схватил девушку за плечи и втащил ее в сани. Из запорошенных инеем ресниц на меня смотрят счастливые глаза. Шура! Командир полка проворчал:
— Черт, дорогу перешла!
Шура
Эх, было б время, зацеловал бы ее. Молодчина ты, Шурочка! Груз мой повысился в цене. А ну, мой конь, мой брат, несись вперед! Вперед!..
Вот и желанный берег. Гладкий и не высокий, почти на уровне льда, он вдруг круто возносится вверх. А там, в кустах, деревьях, наши.
Конь вынес сани на берег, промчал по суше еще метров пятьдесят и упал, сраженный, пулей. Мы посыпались из саней. Я залег за спиной своего все еще вздрагивающего коня и застрочил из автомата.
Залег и командир полка. А куда девалась Шура? Убита? Где она? Не вижу ее! Туман. Да и оглядеться-то толком некогда. Конь греет меня. Бедняга в агонии, его бьет дрожь. Он поднимает голову, косит на меня глазом, словно прощается, и голова бессильно опускается на снег. Я ловлю его последнее дыхание, вырвавшееся из окровавленных ноздрей…
Впереди, слышу, стрекочет наш пулемет. Это недалеко, шагах в сорока. Ползу к пулемету. Не смотрю на убитых. Не дай бог, увижу среди них Шуру!..
Наши уже завладели двумя передними линиями укреплений противника. Теперь пытаемся продвинуться еще дальше.
С большим трудом я все же разыскал своих минометчиков. Они заняли удобные позиции и ведут огонь на ближнем расстоянии — противник совсем у нас под носом.
Чуть впереди стоит наша подбитая самоходка. Своим корпусом она служит нам прикрытием. Из распахнутого люка самоходки свешивается тело убитого водителя, под головой на снегу большое красное пятно…
Вокруг меня густой лес. Со скрипом рушатся деревья от нашего и вражеского артиллерийского огня. И от этого обнажается небо, и света становится все больше и больше.
Особенно беспокоит нас огонь шестиствольных минометов противника. Рев у проклятых, как у ишаков: и-а, и-а… Даже обозные лошади теряются. Вжавшись в снег, я прислушиваюсь к вою мин, пытаюсь определить местоположение минометов. Гроза «ишаков» — наши бомбардировщики. Но сегодня они не появляются. Погода нелетная.
Я подвел свою роту вплотную к немецким позициям, открыл огонь прямой наводкой. И это выход: «ишаки» больше не бьют в нас, боятся задеть своих.
Сегодня девятнадцатое февраля. Уже месяц и двадцать два дня, как мне исполнилось двадцать. Записи мои окутаны туманом.
Ночь. И когда только успело стемнеть? Да и был ли день, был ли свет?..
Мы
Плацдарм на этом берегу Нарвы мы уже расширили кое-где и до трех километров вглубь. Это победа, и немалая.
Поступил приказ окопаться как можно глубже.
И мы зарылись в щели мерзлой земли. Земля — спасительница, защитница. К тому же в ней и теплее.
Не верьте, если кто-то скажет, что есть для солдата нечто более значимое, чем победа над врагом.
Счастливый и гордый собой, я разлегся в отбитой у противника траншее и с удовольствием грызу сухари. Классную мы одержали победу!
С того берега пришли два связиста и мой заботливый друг Сахнов.
— Где наш коняга? — спросил он.
Я показал в сторону. Сахнов вздохнул. И мне показалось, что я слышу тот последний вздох коня…
Я лежу в немецкой траншее. Стены ее, чтоб земля не осыпалась, укреплены прутьями и досками. Рядом блиндаж с бетонным покрытием, с тяжелой дубовой дверью. Его занял кто-то из офицеров. В нем горит свет. Белый, ясный, бездымный.
Где Шура? Пришла бы — я посмотрел бы ей в глаза при этом ярком свете.
Где Шура?
В блиндаж ко мне зашли близнецы наши — Буткевичи.
— Здравствуйте, — сказал Витя, — Разрешите проверить ваши телефоны. Посмотрим, в порядке ли они.
— Заходите, — поднимаясь им навстречу, предложил я. — Проверьте, как положено.
Витя снял ушанку. Голова у него перебинтована.
— Что случилось, товарищ ефрейтор? Вы ранены?
— Да! — не без гордости в голосе ответил он. — Третьего дня меня ранило при исполнении боевого задания.
Я приметил, что Федя поглядывает на брата с завистью. Каково ему, брат ранен, а он нет.
— А как это произошло? И почему вы не в госпитале, товарищ ефрейтор?
— Э, пустячная рана. Пуля только слегка царапнула кожу, — сказал мальчик. — Кость не затронута. Крови, правда, потерял много, потому и хожу пока забинтованный.
— Сейчас беспокоит?
— Да как сказать, вроде бы и нет.
Я попытался было угостить ребят сахаром и маслом, другого у меня ничего не было, но они наотрез отказались и даже не притронулись к еде.
— Здесь каждый получает свою долю, — сказал Федя. — Значит, ни у кого нет ничего лишнего. А потому не надо нас угощать. Вы сами должны есть.
Они повозились с моим телефоном, прочистили, продули его.
— Как слышите меня, «Дон»? Я — «Волга»…
Витя опустил трубку на рычаг и сказал по-взрослому:
— Телефон ваш в полном порядке. Разрешите идти?
— Ну что ж… Только, может, вы бы немного погрелись…
— У нас мало времени. Надо еще у пулеметчиков проверить телефоны. До свидания.