Жди меня (стихотворения)

Симонов Константин Михайлович

Из поэмы «Ледовое побоище»

Глава шестая

На голубом и мокроватомЧудскум потрескивавшем льдуВ шесть тыщ семьсот пятидесятомОт сотворения году,В субботу, пятого апреля,Сырой рассветною поройПередовые рассмотрелиИдущих немцев темный строй.На шапках – перья птиц веселых,На шлемах – конские хвосты.Над ними на древках тяжелыхКачались черные кресты.Оруженосцы сзади гордоВезли фамильные шиты,На них гербов медвежьи морды,Оружье, башни и цветы.Все было дьявольски красиво,Как будто эти господа,Уже сломивши нашу силу,Гулять отправились сюда.Ну что ж, сведем полки с полками,Довольно с нас посольств, измен,Ошую нас Вороний КаменьИ одесную нас Узмень.Под нами лед, над нами небо,За нами наши города,Ни леса, ни земли, ни хлебаНе взять вам больше никогда.Всю ночь, треща смолой, горелиЗа нами красные костры.Мы перед боем руки грели,Чтоб не скользили топоры.Углом вперед, от всех особо,Одеты в шубы, в армяки,Стояли темные от злобыПсковские пешие полки.Их немцы доняли железом,Угнали их детей и жен,Их двор пограблен, скот порезан,Посев потоптан, дом сожжен.Их князь поставил в середину,Чтоб первый приняли напор, —Надежен в черную годинуМужицкий кованый топор!Князь перед русскими полкамиКоня с разлета повернул,Закованными в сталь рукамиПод облака сердито ткнул.«Пусть с немцами нас бог рассудитБез проволочек тут, на льду,При нас мечи, и, будь что будет,Поможем божьему суду!»Князь поскакал к прибрежным скалам,На них вскарабкавшись с трудом,Высокий выступ отыскал он,Откуда видно все кругом.И оглянулся. Где-то сзади,Среди деревьев и камней,Его полки стоят в засаде,Держа на привязи коней.А впереди, по звонким льдинамГремя тяжелой чешуей,Ливонцы едут грозным клином —Свиной железной головой.Был первый натиск немцев страшен.В пехоту русскую угломДвумя рядами конных башенОни

врубились напролом.Как в бурю гневные барашки,Среди немецких шишаковМелькали белые рубашки,Бараньи шапки мужиков.В рубахах стираных нательных,Тулупы на землю швырнув,Они бросались в бой смертельный,Широко ворот распахнув.Так легче бить врага с размаху,А коли надо умирать,Так лучше чистую рубахуСвоею кровью замарать.Они с открытыми глазамиНа немцев голой грудью шли,До кости пальцы разрезая,Склоняли копья до земли.И там, где копья пригибались,Они в отчаянной резнеСквозь строй немецкий прорубалисьПлечом к плечу, спиной к спине.Онцыфор в глубь рядов пробился,С помятой шеей и ребром,Вертясь и прыгая, рубилсяБольшим тяжелым топором.Семь раз топор его поднялся,Семь раз коробилась броня,Семь раз ливонец наклонялсяИ с лязгом рушился с коня.С восьмым, последним по зароку,Онцыфор стал лицом к лицу,Когда его девятый сбокуМечом ударил по крестцу.Онцыфор молча обернулся,С трудом собрал остаток сил,На немца рыжего рванулсяИ топором его скосил.Они свалились наземь рядомИ долго дрались в толкотне.Онцыфор помутневшим взглядомЗаметил щель в его броне.С ладони кожу обдирая,Пролез он всею пятернейТуда, где шлем немецкий краемНеплотно сцеплен был с броней.И, при последнем издыханье,Он в пальцах, жестких и худых,Смертельно стиснул на прощаньеМясистый рыцарский кадык.Уже смешались люди, кони,Мечи, секиры, топоры,А князь по-прежнему спокойноСледил за битвою с горы.Лицо замерзло, как нарочно,Он шлем к уздечке пристегнулИ шапку с волчьей оторочкойНа лоб и уши натянул.Его дружинники скучали,Топтались кони, тлел костер.Бояре старые ворчали:«Иль меч у князя не остер?Не так дрались отцы и дедыЗа свой удел, за город свой.Бросались в бой, ища победы,Рискуя княжьей головой!»Князь молча слушал разговоры,Насупясь на коне сидел;Сегодня он спасал не город,Не вотчину, не свой удел.Сегодня силой всенароднойОн путь ливонцам закрывал,И тот, кто рисковал сегодня, —Тот всею Русью рисковал.Пускай бояре брешут дружно —Он видел все, он твердо знал,Когда полкам засадным нужноПодать условленный сигнал.И, только выждав, чтоб ливонцы,Смешав ряды, втянулись в бой,Он, полыхнув мечом на солнце,Повел дружину за собой.Подняв мечи из русской стали,Нагнув копейные древки,Из леса с криком вылеталиНовогородские полки.По льду летели с лязгом, с громом,К мохнатым гривам наклонясь;И первым на коне огромномВ немецкий строй врубился князь.И, отступая перед князем,Бросая копья и щиты,С коней валились немцы наземь,Воздев железные персты.Гнедые кони горячились,Из-под копыт вздымали прах,Тела по снегу волочились,Завязнув в узких стременах.Стоял суровый беспорядокЖелеза, крови и воды.На месте рыцарских отрядовЛегли кровавые следы.Одни лежали, захлебнувшисьВ кровавой ледяной воде,Другие мчались прочь, пригнувшись.Трусливо шпоря лошадей.Под ними лошади тонули,Под ними дыбом лед вставал,Их стремена на дно тянули,Им панцирь выплыть не давал.Брело под взглядами косымиНемало пойманных господ,Впервые пятками босымиПрилежно шлепая об лед.И князь, едва остыв от свалки,Из-под руки уже следил,Как беглецов остаток жалкийК ливонским землям уходил.

Заключение. 1937 год

Сейчас, когда зa школьной партой«Майн Кампф» зубрят ученикиИ наци пальцами по картамРоссию делят на куски,Мы им напомним по порядку —Сначала грозный день, когдаСемь верст ливонцы без оглядкиБежали прочь с Чудскуго льда.Потом напомним день паденьяПоследних орденских знамен,Когда отдавший все владеньяБыл Русью Орден упразднен.Напомним памятную дату,Когда Берлин дрожмя дрожал,Когда от русского солдатаВеликий Фридрих вспять бежал.Напомним им по старым картамМеста, где смерть свою нашлиПруссбки, вместе с БонапартомИскавшие чужой земли.Напомним, чтоб не забывали,Как на ноябрьском холодуМы прочь штыками выбивалиИх в восемнадцатом году.За годом год перелистаем.Не раз, не два за семь веков,Оружьем новеньким блистая,К нам шли ряды чужих полков.Но, прошлый опыт повторяя,Они бежали с русских нив,Оружье на пути теряяИ мертвецов не схоронив.В своих музеях мы скопилиЗа много битв, за семь вековРяды покрытых старой пыльюЧужих штандартов и значков.Как мы уже тогда их били,Пусть вспомнят эти господа,А мы сейчас сильней, чем были.И будет грозен час, когда,Не забывая, не прощая,Одним движением вперед,Свою отчизну защищая,Пойдет разгневанный народ.Когда-нибудь, сойдясь с друзьями,Мы вспомним через много лет,Что в землю врезан был краямиЖестокий гусеничный след,Что мял хлеба сапог солдата,Что нам навстречу шла война,Что к западу от нас когда-тоБыла фашистская страна.Настанет день, когда свободуЗавоевавшему в бою,Фашизм стряхнувшему народуМы руку подадим свою.В тот день под радостные кликиМы будем славить всей странойОсвобожденный и великийНарод Германии родной.Мы верим в это, так и будет,Не нынче-завтра грохнет бой,Не нынче-завтра нас разбудитГорнист военною трубой.«И если гром великий грянетНад сворой псов и палачей,Для нас все так же солнце станетСиять огнем своих лучей».1937

Из поэмы «Суворов»

2

Господский дом в селе КончанскомС обеда погружен во тьму.Везде лампадки, как в мещанскомДобропорядочном дому.Хозяин экономит свечи,Он скуповат по мелочам.Когда не спится, возле печиОн греться любит по ночам;Бывает, примостив лучину,В одном шлафроке, босиком,Сев по-турецки на овчину,Играет в шашки с денщиком:«Опять ты, Прошка, пересилишь,Опять мне в дамках не бывать...»«Тут нужен ум, Лексан Василич,Ведь это вам не воевать.Ну, проигрались, что за горе?Вам нынче в шашки не с руки,По нонешним годам в фавореТе, кто умеет в поддавки...»Суворов знает – Прошка сноваВсе то же скажет, что вчера.И все ж готов он до утраСидеть и слушать слово в слово,Что Прошка скажет, как польстит.Нет, Прошка лестью не унижен;Его хозяин стар, обижен,На батюшку царя сердит.При матушке ЕкатеринеОн на другой манер серчал:Прижмут ли, обойдут ли в чине, —Бывало, бегал да кричал.А нынче счет забыл обидам,Сидит, молчит, не дует в ус,Но Прошку не обманешь видом,Он знает твой и нрав и вкус.Пусть для других умен да тонок,Пусть для других ты генерал,А с Прошкой в бабки ты играл,Для Прошки ты всю жизнь ребенок.Он знает, чем утешить кстати:То вдруг с три короба наврет,То петь начнет, то Павла татем,Курносым немцем назовет.И, в Прохоре души не чая,Ты только для порядку, зря,Прикрикнешь, будто бы серчая,Чтоб он не смел так про царя;А сам уж шлешь его к буфету,Пусть там пошарит по угламДа принесет графинчик к светуЗапить обиду пополам.Вот и сейчас – слыхать отсюда —Он отмыкает поставец,И тихо тренькает посуда,Как еле слышный бубенец.Но что за наважденье! ПрошкаУже давно пришел с вином,А звон стеклянный за окномЕще летит по зимним стежкам.Еще летит, и вдруг – к дверям,Так громко, словно бьют бокалы,И если б волю дать коням,Так тройка б в двери проскакала...Дверных запоров треск мгновенный,Шум раздвигаемых портьер,И в дверь полуторасаженныйВлезает весь в снегу курьер.Лампадки словно ветер сдул,Во всем дому дрожат стаканы,И сам Суворов, встав на стул,Целует в щеку великана.«Скакал? Коням намылил холки?Небось война, коли за мной?Эй, Прошка! Дай мундир мне с полки,Готовь карету четверней!»Он наискось рванул пакет —Там был рескрипт о возвращенье,Не прошенное им прощенье,А про войну – и слова нет.«Эх вы, гоняете без толку,Напрасно будите людей!..Не надо, Прошка, лошадей,Мундир обратно спрячь на полку!А ты, курьер, моя душа,Не сетуй, что скакал задаром,Березовым кончанским паромПопарься в баньке не спеша;Поспишь, управишься с обедом,Пропустишь стопку – и лети...Глядишь, по твоему пути —И я в субботу тронусь следом.А что сердито говорю,Ты не горюй. Не ты в ответе,Что б ни привез курьер в пакете,За быстроту – благодарю».. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .В субботу, взяв с собой рескрипт,Суворов выехал в столицу,И вот полозьев мерзлый скрип —И по бокам пошли стелитьсяПоля... поля. Через поляВесь день трусить своей дорогойИ к ночи, печку запаля,Заснуть в избе. А утром: трогай!Да не спеша. Чай, позван онНе для войны, не для похода...А коли так, то есть резонСослаться на болезнь, на годы,На бездорожье. Подождут.На что ты им? У них в наградахНе тот, кто штурмом брал редут,А тот, кто мерз на вахтпарадах.Уж не затем ли нам спешить,Чтоб в первый день, боясь доноса,Мундирчик с фалдочками сшитьИ прицепить к сединам косу?Слуга покорный! Он глядитВ заиндевевшее окошко.В кибитке рядом с ним сидитЕго денщик и нянька – Прошка.«Эй, Прошка! Прошка!» – Прошка спит.Он пахнет водкой и капустой.Опять напился!.. Стук копыт,То столб, то крест, то снова пусто,Копыта месят снег и грязь,Возок то вниз, то вверх взлетает,Фельдмаршал, к стенке привалясь,Плутарха медленно листает.

3

Он под военною трубойБыл вскормлен, вспоен и воспитан.И добрый барабанный бойНе раз в бою им был испытан.На неприступный ИзмаилВедя полки под вражьи клики,Он барабанный бой ценилПревыше всяческой музыки.Но то, что нынче над Невой,На барабан не походило:И день и ночь по мостовой,Как будто градом, колотило,Сквозь снег, сквозь волн балтийских плескОднообразно, как машина,Воловьих шкур унылый трескИ прусских дудок писк мышиный.Фельдмаршал ждал в приемном залеИ слушал барабанный стук.«И так всю жизнь?» Ему сказали,Что так всю жизнь. Что от потугНа барабанах рвутся шкуры.В них снова лупят, починя.На потолках дрожат амуры —Один упал третьего дня.Сильнее прежнего курнос,Царь в зал вбежал, заткнув за лацканЕще не читанный донос.Фельдмаршал был весьма обласкал,Еще с порога спрошен: «Где жеНаш русский Цезарь?» Обольщен.И надо ж быть таким невежейИ грубым чудаком, как он,Чтобы, зевнув на комплименты,Перевести тотчас же речьНа контрэскарпы, ложементы,Засеки, флеши и картечь;Ворчать, что зря взамен атакНа смотры егерей гоняют,И долго шмыгать носом так,Как будто во дворце воняет.Здесь все по-прусски, не по нем.Царь вышел вместе с ним на площадь,Там рядом с Павловым конемЕму была готова лошадь.И, вылетев во весь карьер,Поехали вдоль фронта рядом —Курносый прусский офицерС холодным оловянным взглядомИ с ним бок о бок старичок.Седой, нахохленный, сердитый,Одетый в легкий сюртучокИ в старый плащ, в боях пробитый.Нет, он не может отрицать —Войска отличный вид имели,Могли оружием бряцатьИ ноги поднимать умели.Не просто поднимать, а так,Что сбоку видишь ты – ей-богу! —Один шнурок, один башмак,Одну протянутую ногу.А косы, косы, а мундир,Крючки, шнурки, подтяжки, пряжки,А брюки, пригнанные к ляжкамТак, что нельзя попасть в сортир!Но это ничего. СолдатОбязан претерпеть лишенья.Мундирчик тоже тесноват —Неловко в нем ходить в сраженья.Зато красив! Вселяет страх!Тотчас запросят турки миру,Завидев полк в таких мундирах,В таких штанах и галунах.Но дальше было не до шуток.Полк за полком и снова полк —И все, как дерево, и жутокВид плоских шляп, кургузых пол,Нелепых кос. Да где ж Россия?Где настоящие полки,Подчас раздетые, босые,Полмира бравшие в штыки?Фанагорийцы, гренадеры,Суворовцы? Да вот они —Им дали прусские манерыИ непотребные штаны;Им гатчинцы даны в капралы,Их отучили воевать,Им старого их генералаПриказано не узнавать.Но сквозь их косы, букли, пудруОн сам их узнает. И – врешь! —Еще придет такое утро,Когда он станет вновь хорош.И, наплевав на все доносы,В походе в первый день войныРассыплет пудру, срежет косыИ перешить велит штаны.Он рысью тронул вдоль квадратаМолчавших войск. Но за спинойУже кричал ему штабной:«Велит вернуться император!»«Скажи царю, что я не воленИсполнить то, что он велит.Скажи царю: Суворов болен,Мол, брюхо у него болит...»

5

Прорвавшись в Муттен, он узналОт муттентальского шпиона,Что Римский-Корсаков бежал,Оставив пушки и знамена,Что все союзники ушли, —Кругом австрийская измена,И в сердце вражеской землиЕму едва ль уйти от плена.Что значит плен? Полвека онУчил полки и батальоны,Что есть слова: «давать пардон»,Но нету слов: «просить пардону».Не переучиваться ж им!Так, может, покориться рокуИ приказать полкам своимИдти в обратную дорогу?Но он учил за годом год,Что есть слова: «идти вперед»,Но нету слова: «отступление».Пора в поход вьюки торочить!Он верит: для его солдатИ долгий путь вперед корочеКороткого пути назад.Наутро созван был совет.Все генералы крепко спали,Когда фельдмаршал, встав чуть свет,Пошел бродить по Муттенталю.В отряде больше нет, хоть плачь,Ни фуража, ни дров, ни хлеба.Четыреста голодных клячТрубят, задравши морды к небу.В разбитой наскоро палаткеВповалку егеря лежат,У них от холода дрожатКровавые босые пятки.Пять суток без сапог, без пищи,По острым, как ножи, камням:Кто мог, обрывки голенищаБечевкой прикрутил к ступням.Где повалились, там и спали.Иные, встав уже с утра,Сырые корешки копали,Сбирали ветки для костраИ шкуру павшего волаШтыками на куски делили:И, навернув на шомпола,На угольях ее палили.Пусты сухарные мешки,Ремнем затянуты покорно,Гудят голодные кишки,Как гренадерская валторна.Поправив драную одежду,Встают солдаты с мест своихИ на него глядят с надеждой,Как будто он накормит их.Но сам он тоже корки гложет,Он не Христос, а генерал —Из корок, черт бы их побрал,Он сто хлебов испечь не может!Он видел раны, смерть, больницы,Но может прошибить слеза,Когда глядишь на эти лица,На эти впалые глаза.На ворохе гнилой соломыСтоял у полковой казныСолдат, фельдмаршалу знакомыйЧуть не с турецкой ли войны.Еще с Козлуджи, с Туртукая...Стоит солдат, ружье в руках.Откуда выправка такая,Такая сила в стариках?!Виски зачесаны седые,Ремень затянут вперехват,И пуговицы золотые,Мелком начищены, горят.Как каменный, на удивленье,Стоит солдат, усы торчком;В парадной форме по колени,А ниже формы – босиком.Подгреб себе клочок соломы,Ногой о ногу не стучит.А день-то свеж, а кости ломит,А брюхо старое бурчит,А на мундире десять дыр,Из всех заплаток лезет вата.Суворов подошел к солдату,Взглянул на кивер, на мундир,Взглянул и на ноги босые...И, рукавом содрав слезу, —От ветра, что ль, она в глазу? —Спросил солдата: «Где Россия?»Когда тебя спросил Суворов,Не отвечать – помилуй 6oг!И гренадер без разговоровМахнул рукою на восток.Суворов смерил долгим взоромОтроги, пики, ледники.По направлению рукиНа сотни верст тянулись горы;Чтоб через них пробиться грудью,Придется многим лечь. ЖестокПуть через Альпы на восток,Вздымая на горбу орудья,Влезать под снегом, под дождемНа стосаженные обрывы...«И все-таки ты прав, служивый,Как показал, так и пойдем!». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .С рассветом возвратившись в дом,Где ждал совет его, впервыеОн все отличья боевыеВелел достать себе. С трудомНадел фельдмаршальский парадныйМундир из тонкого сукна,Поверх мундира все награды,Все звезды, ленты, ордена:За Ланцкорону, Прагу, Краков,За Рымник, Измаил и Брест,Перо с алмазом за ОчаковИ за Кинбурн – алмазный крест.Подул на орденские ленты,Пылинки с обшлагов стряхнул,Потом, оправив эполеты,С усмешкой на ноги взглянул:Не лучше своего солдата,Стоял он чуть не босиком,Обрывком прелого шпагатаПодметка сшита с передком.Еще спасибо – верный Прошка,Как только станешь на привал,Глядишь, то плащ зашил немножко,То сапоги поврачевал.За дверью ждали господа —Полковники и генералы;Его счастливая звездаИх под знамена собирала.Дерфельден, и Багратион,И Трубников... Но даже этиМолчали, присмирев, как дети,И ждали, что им скажет он.Казалось, недалеко сдача.Кругом обрывы, облака.Ни пуль, ни ядер. СтарикаВ горах покинула удача.Войска едва бредут, устав,Фельдмаршал стар, а горы круты...Но это все до той минуты,Как он явился. УвидавЕго упрямо сжатый рот,Его херсонский плащ в заплатах,Его летящую впередПоходку старого солдата,И волосы его седые,И яростные, как гроза,По-стариковски молодыеДвадцатилетние глаза,Все поняли: скорей без кроваСтарик в чужой земле умрет,Чем сменит на другое словоСвое любимое – вперед!

Война

Из дневника

Июнь. Интендантство.Шинель с непривычки длинна.Мать застыла в дверях. Что это значит?Нет, она не заплачет. Что же делать – война!«А во сколько твой поезд?»И все же заплачет.Синий свет на платформах. Белорусский вокзал.Кто-то долго целует.– Как ты сказал?Милый, потише... —И мельканье подножек.И ответа уже не услышать.Из объятий, из слез, из недоговоренных словСразу в пекло, на землю.В заиканье пулеметных стволов.Только пыль на зубах.И с убитого каска: бери!И его же винтовка: бери!И бомбежка – весь день,И всю ночь, до рассвета.Неподвижные, круглые, желтые, как фонари,Над твоей головою – ракеты...Да, война не такая, какой мы писали ее, —Это горькая штука...1941

А. Суркову

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,Как шли бесконечные, злые дожди,Как кринки несли нам усталые женщины,Прижав, как детей, от дождя их к груди,Как слезы они вытирали украдкою,Как вслед нам шептали: – Господь вас спаси! —И снова себя называли солдатками,Как встарь повелось на великой Руси.Слезами измеренный чаще, чем верстами,Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:Деревни, деревни, деревни с погостами,Как будто на них вся Россия сошлась,Как будто за каждою русской околицей,Крестом своих рук ограждая живых,Всем миром сойдясь, наши прадеды молятсяЗа в бога не верящих внуков своих.Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —Не дом городской, где я празднично жил,А эти проселки, что дедами пройдены,С простыми крестами их русских могил.Не знаю, как ты, а меня с деревенскоюДорожной тоской от села до села,Со вдовьей слезою и с песнею женскоюВпервые война на проселках свела.Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,По мертвому плачущий девичий крик,Седая старуха в салопчике плисовом,Весь в белом, как на смерть одетый, старик.Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?Но, горе поняв своим бабьим чутьем,Ты помнишь, старуха сказала: – Родимые,Покуда идите, мы вас подождем.«Мы вас подождем!» – говорили нам пажити.«Мы вас подождем!» – говорили леса.Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,Что следом за мной их идут голоса.По русским обычаям, только пожарищаНа русской земле раскидав позади,На наших глазах умирали товарищи,По-русски рубаху рванув на груди.Нас пули с тобою пока еще милуют.Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,Я все-таки горд был за самую милую,За горькую землю, где я родился,За то, что на ней умереть мне завещано,Что русская мать нас на свет родила,Что, в бой провожая нас, русская женщинаПо-русски три раза меня обняла.1941

Родина

Касаясь трех великих океанов,Она лежит, раскинув города,Покрыта сеткою меридианов,Непобедима, широка, горда.Но в час, когда последняя гранатаУже занесена в твоей рукеИ в краткий миг припомнить разом надоВсе, что у нас осталось вдалеке,Ты вспоминаешь не страну большую,Какую ты изъездил и узнал,Ты вспоминаешь родину – такую,Какой ее ты в детстве увидал.Клочок земли, припавший к трем березам,Далекую дорогу за леском,Речонку со скрипучим перевозом,Песчаный берег с низким ивняком.Вот где нам посчастливилось родиться,Где на всю жизнь, до смерти, мы нашлиТу горсть земли, которая годится,Чтоб видеть в ней приметы всей земли.Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,Да, можно голодать и холодать,Идти на смерть... Но эти три березыПри жизни никому нельзя отдать.1941

* * *

Словно смотришь в бинокль перевернутый —Все, что сзади осталось, уменьшено,На вокзале, метелью подернутом,Где-то плачет далекая женщина.Снежный ком, обращенный в горошину, —Ее горе отсюда невидимо;Как и всем нам, войною непрошеноМне жестокое зрение выдано.Что-то очень большое и страшное,На штыках принесенное временем,Не дает нам увидеть вчерашнегоНашим гневным сегодняшним зрением.Мы, пройдя через кровь и страдания,Снова к прошлому взглядом приблизимся,Но на этом далеком свиданииДо былой слепоты не унизимся.Слишком много друзей не докличетсяПовидавшее смерть поколение,И обратно не все увеличитсяВ нашем горем испытанном зрении.1941

* * *

Мы не увидимся с тобой,А женщина еще не знала;Бродя по городу со мной,Тебя живого вспоминала.Но чем ей горе облегчить,Когда солдатскою судьбоюЯ сам назавтра, может быть,Сравняюсь где-нибудь с тобою?И будет женщине другой —Все повторяется сначала —Вернувшийся товарищ мой,Как я, весь вечер лгать устало.Печальна участь нас, друзей,Мы все поймем и не осудимИ все-таки о мертвом ейНапоминать некстати будем.Ее спасем не мы, а тот,Кто руки на плечи положит,Не зная мертвого, придетИ позабыть его поможет.1941