Жди меня (стихотворения)

Симонов Константин Михайлович

Летаргия

В детстве быль мне бабка рассказалаОб ожившей девушке в гробу,Как она металась и рыдала,Проклиная страшную судьбу,Как, услышав неземные звуки,Сняв с усопшей тяжкий гнет земли,Выраженье небывалой мукиЛюди на лице ее прочли.И в жару, подняв глаза сухие,Мать свою я трепетно просил,Чтоб меня, спася от летаргии,Двадцать дней никто не хоронил.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Мы любовь свою сгубили сами,При смерти она, из ночи в ночьПросит пересохшими губамиЕй помочь. А чем нам ей помочь?Завтра отлетит от губ дыханье,А потом, осенним мокрым днем,Горсть земли ей бросив на прощанье,Крест на ней поставим и уйдем.Ну, а вдруг она, не как другие,Нас навеки бросить не смогла,Вдруг ее не смерть, а летаргияВ мертвый мир обманом увела?Мы уже готовим оправданья,Суетные круглые слова,А она еще в жару страданьяЧто-то шепчет нам, полужива.Слушай же ее, пока не поздно,Слышишь ты, как хочет она жить,Как

нас молит – трепетно и грозно —Двадцать дней ее не хоронить!

Музыка

1

Я жил над школой музыкальной,По коридорам, подо мной,То скрипки плавно и печально,Как рыбы, плыли под водой,То, словно утром непогожимДождь, ударявший в желоба,Вопила все одно и то же,Одно и то же все – труба.Потом играли на рояле:До-си! Си-до! Туда-сюда!Как будто чью-то выбивалиИз тела душу навсегда.

2

Когда изобразить я в пьесе захочуТоску, которая, к несчастью, не подвластнаНи нашему армейскому врачу,Ни женщине, что нас лечить согласна,Ни даже той, что вдалеке от нас,Казалось бы, понять и прилететь могла бы,Ту самую тоску, что третий день сейчасТак властно на меня накладывает лапы, —Моя ремарка будет коротка:Семь нот эпиграфом поставивши вначале,Я просто напишу: «Тоска,Внизу играют на рояле».

3

Три дня живу в пустом немецком доме,Пишу статью, как будто воз везу,И нету никого со мною, кромеМоей тоски да музыки внизу.Идут дожди. Затишье. Где-то тамРаз в день лениво вспыхнет канонада.Шофер за мною ходит по пятам:– Машина не нужна? – Пока не надо.Шофер скучает тоже. Там, внизу,Он на рояль накладывает рукиИ выжимает каждый день слезуОдной и той же песенкой – разлуки.Он предлагал, по дружбе, – перестать:– Раз грусть берет, так в пол бы постучали...Но эта песня мне сейчас под статьСвоей жестокой простотой печали.Уж, видно, так родились мы на свет,Берет за сердце самое простое.Для человека – университетВ минуты эти ничего не стоит.Он слушает расстроенный рояльИ пение попутчика-солдата.Ему себя до слез, ужасно жаль.И кажется, что счастлив был когда-то.И кажется ему, что он умрет,Что все, как в песне, непременно будет,И пуля прямо в сердце попадет,И верная жена его забудет.Нет, я не попрошу здесь: «Замолчи!»Здесь власть твоя. Услышь из страшной далиИ там сама тихонько постучи,Чтоб здесь играть мне песню перестали.1945

* * *

Над сном монастыря девичьегоВсе тихо на сто верст окрест.На высоте полета птичьегоНад крышей порыжелый крест.Монашки ходят, в домотканоеОдетые, как век назад,А мне опять, как окаянному,Спешить куда глаза глядят.С заиндевевшими шоферамиМне к ночи где-то надо быть,Кого-то мучить разговорами,В землянке с кем-то водку пить.Как я бы рад, сказать по совести,Вдруг ни к кому и никогда,Вдруг, как в старинной скучной повести,Жить как стоячая вода.Описывать чужие горести,Мечтать, глядеть тебе в глаза.Нельзя, как в дождь на третьей скоростиНельзя нажать на тормоза.1945

* * *

Да, мы живем, не забывая,Что просто не пришел черед,Что смерть, как чаша круговая,Наш стол обходит круглый год.Не потому тебя прощаю,Что не умею помнить зла,А потому, что круговаяКо мне все ближе вдоль стола.1945

* * *

Мы оба с тобою из племени,Где если дружить – так дружить,Где смело прошедшего времениНе терпят в глаголе «любить».Так лучше представь меня мертвого,Такого, чтоб вспомнить добром,Не осенью сорок четвертого,А где-нибудь в сорок втором.Где мужество я обнаруживал,Где строго, как юноша, жил,Где, верно, любви я заслуживалИ все-таки не заслужил.Представь себе Север, метельнуюПолярную ночь на снегу,Представь себе рану смертельнуюИ то, что я встать не могу;Представь себе это известиеВ то трудное время мое,Когда еще дальше предместияНе занял я сердце твое,Когда за горами, за доламиЖила ты, другого любя,Когда из огня да и в полымяМеж нами бросало тебя.Давай с тобой так и условимся:Тогдашний – я умер. Бог с ним.А с нынешним мной – остановимсяИ заново поговорим.1945

* * *

В чужой земле и в городе чужомМы наконец живем почти вдвоем,Без званых и непрошеных гостей,Без телефона, писем и друзей,Нам с глазу на глаз можно день прожить,И, слава богу, некому звонить.Сороконожкой наша жизнь была,На сорока ногах она ползла.Как грустно – так куда-нибудь звонок,Как скучно – мигом гости на порог,Как ссора – невеселый звон вина,И легче помириться вполпьяна.В чужой земле и в городе чужомМы наконец живем почти вдвоем.Как на заре своей, сегодня вновьБеспомощно идет у нас любовь.Совсем одна от стула до окна,Как годовалая, идет она.И смотрим мы, ее отец и мать,Готовясь за руки ее поймать.1945

* * *

До утра перед разлукойСвадьба снилась мне твоя.Паперть... Сон, должно быть, в руку:Ты – невеста. Нищий – я.Пусть случится все, как снилось,Только в жизни обещай —Выходя, мне, сделай милость,Милостыни не давай.1945

* * *

Стекло тысячеверстной толщиныРазлука вставила в окно твоей квартиры,И я смотрю, как из другого мира,Мне голоса в ней больше не слышны.Вот ты прошла, присела на окне,Кому-то улыбнулась, встала снова,Сказала что-то... Может, обо мне?А что? Не слышу ничего, ни слова...Какое невозможное страданьеОпять, уехав, быть глухонемым!Но что, как вдруг дана лишь в оправданьеНа этот раз разлука нам двоим?Ты помнишь честный вечер объясненья,Когда, казалось, смеем все сказать...И вдруг – стекло. И только губ движенье,И даже стука сердца не слыхать.1946

* * *

Я в эмигрантский дом попалВ сочельник, в рождество.Меня почти никто не знал,Я мало знал кого.Хозяин дома пригласилВсех, кого мог созвать, —Советский паспорт должен былОн завтра получать.Сам консул был. И, как ковчег,Трещал японский дом:Хозяин – русский человек, —Последний рубль ребром.Среди рождественских гостей,Мужчин и старых дам,Наверно, люди всех мастейСо мной сидели там:Тут был игрок, и спекулянт,И продавец собак,И просто рваный эмигрант,Бедняга из бедняг.Когда вино раз пять сквозь залПрошлось вдоль всех столов,Хозяин очень тихо всталИ так стоял без слов.В его руке бокал винаДрожал. И он дрожал:– Россия, господа... Она...До дна!.. – И зарыдал.И я поверил вдруг ему,Хотя, в конце концов,Не знал, кто он и почемуПокинул край отцов.Где он скитался тридцать лет,Чем занимался он,И справедливо или нетОн был сейчас прощен?Нет, я поверил не слезам, —Кто ж не прольет слезы! —А старым выцветшим глазам,Где нет уже грозы,Но, как обрывки облаков,Грозы последний след,Иных полей, иных снеговВдруг отразился свет;Прохлада волжского песка,И долгий крик с баржи,Неумолимая тоскаПо василькам во ржи.По песне, петой где-то там,Уже бог весть когда,А все бредущей по пятамВ Харбин, в Шанхай, сюда.Так плакать бы, закрыв лицо,Да не избыть тоски,Как обручальное кольцо,Что уж не снять с руки.Все было дальше, как всегда,Стук вилок и ножей,И даже слово «господа»Не странно для ушей.И сам хозяин, как ножомПроткнувший грудь мою,Стал снова просто стариком,Всплакнувшим во хмелю.Еще кругом был пир горой,Но я сидел в углу,И шла моя душа босойПо битому стеклуК той женщине, что я видалВсегда одну, одну,К той женщине, что покидалЯ, как беглец страну,Что недобра была со мной,Любила ли – бог весть...Но нету родины второй,Одна лишь эта есть.А может, просто судеб судЕсть меж небес и вод,И там свои законы чтутИ свой законов свод.И на судейском том столеЕсть век любить законТу женщину, на чьей землеТы для любви рожден.И все на той земле не так,То холод, то пурга...За что ж ты любишь, а, земляк,Березы да снега?А в доме открывался бал;Влетев во все углы,За вальсом вальс уже скакал,Цепляясь за столы.Давно зарывший свой талант,Наемник за сто иен,Тапер был старый музыкант —Комок из вспухших вен.Ночь напролет сидел я с ним,Лишь он мне мог помочь,Твоим видением томимЯ был всю эту ночь.Был дом чужой, и зал чужой,Чужой и глупый бал,А он всю ночь сидел со мнойИ о тебе играл.И, как изгнанник, слушал я,Упав лицом на стол,И видел дальние краяИ пограничный столб.И там, за ним, твое лицоОпять, опять, опять...Как обручальное кольцо,Что уж с руки не снять.Я знаю, ты меня самаПыталась удержать,Но покаянного письмаМне не с кем передать.И, все равно, до стран чужихТвой не дойдет ответ,Я знаю, консулов твоихТут не было и нет.Но если б ты смогла понятьОтчаянье мое,Не откажись меня принятьВновь в подданство твое.1946

* * *

Трубка после обеда,Конец трудового дня.Тихая победаДомашнего огня.Крыши над головоюРук веселых твоих —Над усталой толпоюВсех скитаний моих.Дров ворчанье,Треск сучков,Не обращай вниманья,Я здоров.Просто я по привычке —Это сильней меня —Смотрю на живые стычкиДерева и огня.Огонь то летит, как бедствие,То тянется, как лишение,Похожий на путешествие,А может быть, на сражение.Похожий на чьи-то странствия,На трепет свечи в изгнании,Похожий на партизанскиеКостры на скалах Испании.Дров ворчанье,Треск сучков,Не обращай вниманья,Я здоров.Я просто смотрю, как пылают дрова.А впрочем, да, ты права.Сейчас я не здесь, я где-тоУ другого огня,У костра.Ну, а если как раз за этоТы и любишь меня. А?1947