Жди меня (стихотворения)

Симонов Константин Михайлович

* * *

Когда на выжженном платоЛежал я под стеной огня,Я думал: слава богу, чтоТы так далеко от меня,Что ты не слышишь этот гром,Что ты не видишь этот ад,Что где-то в городе другомЕсть тихий дом и тихий сад,Что вместо камня – там вода,А вместо грома – кленов теньИ что со мною никогдаТы не разделишь этот день.Но стоит встретиться с тобой, —И я хочу, чтоб каждый день,Чтоб каждый час и каждый бойЗа мной ходила ты, как тень.Чтоб ты со мной делила хлеб,Делила горести до слез.Чтоб слепла ты, когда я слеп,Чтоб мерзла ты, когда я мерз,Чтоб страхом был твоим – мой страх,Чтоб гневом был твоим – мой гнев,Мой голос – на твоих губахЧтоб был, едва с моих слетев,Чтоб не сказали мне друзья,Все разделявшие в судьбе: —Она вдали, а рядом – я,Что эта женщина тебе?Ведь не она с тобой былаВ тот день в атаке и пальбе.Ведь не она тебя спасла, —Что эта женщина тебе?Зачем теперь все с ней да с ней,Как будто, в горе и бедеВсех заменив тебе друзей,Она с тобой была везде?Чтоб я друзьям ответить мог:– Да, ты не видел, как онаЛежала, съежившись в комок,Там, где огонь был как стена.Да, ты забыл, она былаСо мной три самых черных дня,Она тебе там помогла,Когда ты вытащил меня.И за спасение мое,Когда я пил с тобой вдвоем,Она – ты не видал ее —Сидела третьей за столом.1942

* * *

Твой

голос поймал я в Смоленске,Но мне, как всегда, не везло —Из тысячи слов твоих женскихУслышал я только: алло!Рвалась телефонная ниткаНа слове три раза подряд,Оглохшая телефонисткаУстало сказала: «Бомбят».А дальше летели недели,И так получилось само —Когда мы под Оршей сидели,Тебе сочинил я письмо.В нем много написано было,Теперь и не вспомнишь всего.Ты б, верно, меня полюбила,Когда б получила его.В ночи под глухим Могилевом —Уж так получилось само,Иначе не мог я – ну, словом,Пришлось разорвать мне письмо.Всего, что пережито былоВ ту ночь, ты и знать не могла.А верно б, меня полюбила,Когда бы там рядом была.Но рядом тебя не случилось,И порвано было письмо,И все, что могло быть, – забылось,Уж так получилось само.Нарочно писать ведь не будешь,Раз горький затеялся спор;Меня до сих пор ты не любишь,А я не пишу до сих пор.1942

* * *

Пусть прокляну впоследствииТвои черты лица,Любовь к тебе – как бедствие,И нет ему конца.Нет друга, нет товарища,Чтоб среди бела дняИз этого пожарищаМог вытащить меня.Отчаявшись в спасенииИ бредя наяву,Как при землетрясении,Я при тебе живу.Когда ж от наважденияСебя освобожу,В ответ на осужденияЯ про тебя скажу:Зачем считать грехи ее?Ведь, не добра, не зла,Не женщиной – стихиеюВблизи она прошла.И, грозный шаг заслыша, яПошел грозу встречать,Не став, как вы, под крышеюЕе пережидать.1942

* * *

Был у меня хороший друг —Куда уж лучше быть, —Да все, бывало, недосугНам с ним поговорить.То уезжает он, то я.Что сделаешь – война...Где настоящие друзья —Там дружба не видна.Такой не станет слезы лить,Что не видал давно,При всех не будет громко питьОн за меня вино.И на пирушке за столомНе расцелует вдруг...Откуда ж знать тебе о нем,Что он мой лучший друг?Что с ним видали мы бедуИ расквитались с ней,Что с ним бывали мы в аду.А рай – не для друзей.Но встретится в Москве со мной —Весь разговор наш с ним:– Еще живой? – Пока живой.– Когда же посидим?Опять не можешь, сукин сын,Совсем забыл друзей!Шучу, шучу, ведь я один,А ты, наверно, – к ней.К ней? Может, завтра среди дняЗайду к вам. Или нет,Вам хорошо и без меня,Передавай привет.А впрочем, и привет не шли,С тобою на войнеМы спелись от нее вдали,Где ж знать ей обо мне?Да, ты не знаешь про негоПочти что ничего,Ни слов его, ни дел его,Ни верности его.Но он, он знает о тебеВсех больше и верней,Чем стать могла в моей судьбеИ чем не стала в ней.Всех мук и ревностей моихЛишь он свидетель был,И, правду говоря, за нихТебя он не любил.Был у меня хороший друг —Куда уж лучше быть, —Да все, бывало, недосугНам с ним поговорить.Давай же помянем о немТеперь с тобой вдвоемИ горькие слова запьем,Как он любил, вином.Тем самым, что он мне принес,Когда недавно был.Ну и не надо слез. Он слезПри жизни не любил.1942

Каретный переулок

За окном пепелища, дома черноребрые,Снова холод, война и зима...Написать тебе что-нибудь доброе-доброе?Чтобы ты удивилась сама.До сих пор я тебя добротою не баловал,Не умел ни жалеть, ни прощать,Слишком горькие шутки в разлуке откалывал,Злом на зло привыкал отвечать.Но сегодня тебя вдруг не злой, не упрямою,Словно при смерти вижу, родной,Словно это письмо вдруг последнее самое,Словно кончил все счеты с тобой.Начинаются русские песни запевочкой,Ни с того ни с сего о другом:Я сегодня хочу увидать тебя девочкойВ переулке с московским двором.Увидать не любимой еще, не целованной,Не знакомою, не женой,Не казнимой еще и еще не балованнойПеременчивой женской судьбой.Мы соседями были. Но знака секретногоТы мальчишке подать не могла:Позже на пять минут выходил я с Каретного,Чем с Садовой навстречу ты шла.Каждый день пять минут; то дурными, то добрымиБыли мимо летевшие дни.Пять минут не могла подождать меня вовремя.В десять лет обернулись они.Нам по-взрослому любится и ненавидится,Но, быть может, все эти годаЯ бы отдал за то, чтоб с тобою увидетьсяВ переулке Каретном тогда.Я б тебя оберег от тоски одиночества,От измены и ласки чужой...Впрочем, все это глупости. Просто мне хочетсяС непривычки быть добрым с тобой.Даже в горькие дни на судьбу я не сетую.Как заведено, будем мы жить...Но семнадцатилетним я все же советуюРаньше на пять минут выходить.1942

Дожди

Опять сегодня утром будетПочтовый самолет в Москву.Какие-то другие людиЛетят. А я все здесь живу.Могу тебе сказать, что тутВсе так же холодно и скользко,Весь день дожди идут, идут,Как растянувшееся войско.Все по колено стало в воду,Весь мир покрыт водой сплошной.Такой, как будто бог природуПрислал сюда на водопой.Мы только полчаса назадВернулись с рекогносцировки,И наши сапоги висятУ печки, сохнут на веревке.И сам сижу у печки, сохну.Занятье глупое: с утраОпять поеду и промокну —В степи ни одного костра.Лишь дождь, как будто он привязанНавеки к конскому хвосту,Да свист снаряда, сердце разомРоняющего в пустоту.А здесь, в халупе нашей, все жеМы можем сапоги хоть снять,Погреться, на соломе лежа.Как видишь – письма написать.Мое письмо тебе свезутИ позвонят с аэродрома,И ты в Москве сегодня ж домаЕго прочтешь за пять минут.Увидеть бы лицо твое,Когда в разлуке вечерамиВдруг в кресло старое моеВлезаешь, как при мне, с ногами.И, на коленях разложивБессильные листочки писем,Гадаешь: жив или не жив,Как будто мы от них зависим.Во-первых, чтоб ты знала: мыУж третий день как наступаем,Железом взрытые холмыТо вновь берем, то оставляем.Нам в первый день не повезло:Дождь рухнул с неба, как назло,Лишь только, кончивши работу,Замолкли пушки, и пехотаПошла вперед. А через часСреди неимоверной, страшнойВоды, увязнувший по башню,Последний танк отстал от нас.Есть в неудачном наступленьеНесчастный час, когда оноУже остановилось, ноВойска приведены в движенье.Еще не отменен приказ,И он с жестоким постоянствомВ непроходимое пространство,Как маятник, толкает нас.Но разве можно знать отсюда —Вдруг эти наши три версты,Две взятых кровью высотыНужны за двести верст, где чудоПрорыва будет завтра в пять,Где уж в ракетницах ракеты.Москва запрошена. Ответа нет.Надо ждать и наступать.Все свыклись с этой трудной мыслью:И штаб, и мрачный генерал,Который молча крупной рысьюПоля сраженья объезжал.Мы выехали с ним верхамиПо направленью к Джантаре,Уже синело за холмами,И дело близилось к заре.Над Акмонайскою равнинойШел зимний дождь, и все сильней,Все было мокро, даже спиныПонуро несших нас коней.Однообразная картинаТрех верст, что мы прошли вчера,В грязи ревущие машины,Рыдающие трактора.Воронок черные болячки.Грязь и вода, смерть и вода.Оборванные проводаИ кони в мертвых позах скачки.На минном поле вперемежкуТела то вверх, то вниз лицом,Кик будто смерть в орла и решкуИграла с каждым мертвецом.А те, что при дороге самой,Вдруг так похожи на детей,Что, не поверив в смерть, упрямоВсе хочется спросить: «Ты чей?»Как будто их тут не убили,А ехали из дома в домИ уронили и забылиС дороги подобрать потом.А дальше мертвые румыны,Где в бегстве их застиг снаряд,Как будто их толкнули в спину,В грязи на корточках сидят.Среди развалин Джантары,Вдоль южной глиняной ограды,Как в кегельбане для игры,Стоят забытые снаряды.Но словно все кругом обман,Когда глаза зажмуришь с горя,Вдруг солью, рыбой сквозь туманНет-нет да и потянет с моря.И снова грязь из-под копыт,И слух, уж сотый за неделю,О ком-то, кто вчера убит,И чей-то возглас: «Неужели?»Однако мне пора кончать.Ну что ж, последние приветы,Пока фельдъегеря печатьНе запечатала пакеты.Еще одно. Два дня назад,Как в детстве, подогнувши ноги,Лежал в кювете у дорогиИ ждал, когда нас отбомбят.Я, кажется, тебе писал,Что под бомбежкой, свыкшись с нею,Теперь лежу там, где упал,И вверх лицом, чтобы виднее.Так я лежал и в этот раз.Грязь, прошлогодняя осока,И бомбы прямо и высоко,И, значит, лягут сзади нас.Я думал о тебе сначала,Потом привычно о войне,Что впереди зениток мало,Застряли где-то в глубине.Что танки у села КорпечаСтоят в грязи, а дождь все льет.Потом я вспомнил нашу встречуИ ссору в прошлый Новый год.Был глупый день и злые споры,Но до смешного, как урок,Я, в чем была причина ссоры,Пытался вспомнить и не мог.Как мелочно все было этоПеред лицом большой беды,Вот этой каторжной воды,Нас здесь сживающей со света.Перед лицом того солдата,Что здесь со мной атаки ждетИ молча мокрый хлеб жует,Прикрыв полой ствол автомата.Нет, в эти долгие минутыЯ, глядя в небо, не желалНи обойтись с тобою круто,Ни попрекнуть тем, что я знал.Ни укорить и ни обидеть,А, ржавый стебель теребя,Я просто видеть, видеть, видетьХотел тебя, тебя, тебя,Без ссор, без глупой канители,Что вспомнить стыдно и смешно.А бомбы не спеша летели,Как на замедленном кино...Все. Даль над серыми полямиС утра затянута дождем,Бренча тихонько стременами,Скучают кони под окном.Сейчас поедем. Коноводы,Собравшись в кучу у крыльца,Устало матерят погодуИ курят, курят без конца.1942, Крым

* * *

Не раз видав, как умиралиВ боях товарищи мои,Я утверждаю: не виталиНад ними образы ничьи.На небе, средь дымов сраженья,Над полем смерти до сих порНи разу женского виденьяНежданно мой не встретил взор.И в миг кровавого тумана,Когда товарищ умирал,Воздушною рукою раныЕму никто не врачевал.Когда он с жизнью расставался,Кругом него был воздух пустИ образ нежный не касалсяГубами холодевших уст.И если даже с тайной силойВдали, в предчувствии, в тоскеОна в тот миг шептала: «Милый», —На скорбном женском языке,Он не увидел это словоНа милых дрогнувших губах,Все было дымно и багровоВ последний миг в его глазах.Со мной прощаясь на рассветеПеред отъездом, раз и дваТы повтори мне все на светеНеповторимые слова.Я навсегда возьму с собоюЗвук слов твоих, вкус губ твоих.Пускай не лгут. На поле бояНичто мне не напомнит их.1943

Далекому другу

И этот год ты встретишь без меня.Когда б понять ты до конца сумела,Когда бы знала ты, как я люблю тебя,Ко мне бы ты на крыльях долетела.Отныне были б мы вдвоем везде,Метель твоим бы голосом мне пела,И отраженьем в ледяной водеТвое лицо бы на меня смотрело.Когда бы знала ты, как я тебя люблю,Ты б надо мной всю ночь, до пробужденья,Стояла тут, в землянке, где я сплю,Одну себя пуская в сновиденья.Когда б одною силою любвиМог наши души поселить я рядом,Твоей душе сказать: приди, живи,Бесплотна будь, будь недоступна взглядам,Но ни на шаг не покидай меня,Лишь мне понятным будь напоминаньем:В костре – неясным трепетом огня,В метели – снега голубым порханьем.Незримая, смотри, как я пишуЛистки своих ночных нелепых писем,Как я слова беспомощно ищу,Как нестерпимо я от них зависим.Я здесь ни с кем тоской делиться не хочу,Свое ты редко здесь услышишь имя.Но если я молчу – я о тебе молчу,И воздух населен весь лицами твоими.Они кругом меня, куда ни кинусь я,Все ты в мои глаза глядишь неутомимо.Да, ты бы поняла, как я люблю тебя,Когда б хоть день со мной тут прожила незримо.Но ты и этот год встречаешь без меня...1943

* * *

Первый снег в окно твоей квартирыЗаглянул несмело, как ребенок,А у нас лимоны по две лиры,Красный перец на стенах беленых.Мы живем на вилле ди Веллина,Трое русских, три недавних друга.По ночам стучатся апельсиныВ наши окна, если ветер с юга.На березы вовсе не похожи —Кактусы под окнами маячат,И, как всё кругом, чужая тоже,Женщина по-итальянски плачет.Пароходы грустно, по-собачьиЛают, сидя на цепи у порта.Продают на улицах рыбачкиОсьминога и морского черта.Юбки матерей не отпуская,Бродят черные, как галки, дети...Никогда не думал, что такаяМожет быть тоска на белом свете.1944, Бари

* * *

Вновь тоскую последних три дняБез тебя, мое старое горе.Уж не бог ли, спасая меня,Затянул пеленой это море?Может, в нашей замешан судьбе,Чтобы снова связать нас на годы,Этот бог для полета к тебеНе дает мне попутной погоды.Каждым утром рассвет, как слеза,Мне назавтра тебя обещает,Каждой полночью божья грозаС полдороги меня возвращает.Хорошо, хоть не знает пилот,Что я сам виноват в непогоде,Что вчера был к тебе мой полетПросто богу еще неугоден.1944, Бари