Жечь мосты и грабить корованы
Шрифт:
— Как на плотах?! — прервав докторский тост, вскричала мама. — Ты что с ума, что ли, сошел? — Она повернулась к отцу. — Утопиться, что ли, решил на старости лет?
Беспокойство за его жизнь хотя и бывшей, но тем не менее любимой жены, было отцу как бальзам на душу. Однако по поводу «старости лет» он не преминул возмутиться:
— Какие глупости, Наташа! Где ты видишь старика?
Отец вскочил со своего места, выпятил колесом грудь и одновременно попытался продемонстрировать нам свои бицепсы. Для этого он поднял и согнул в локтях руки,
И где он только этому научился? Не иначе как по телевизору видел.
Однако, как отец ни пыжился, как ни старался, ничего такого особенного под рукавами его смокинга мы не увидели и оценить его мускулатуру не смогли.
Впрочем, и на старика отец, конечно же, похож не был. Какой уж там старик? Высокая поджарая фигура, черные глаза, густая копна волос, правда, уже не черных, как прежде, а наполовину седых — что называется «соль с перцем».
Кстати, многим женщинам это очень даже нравится. В смысле волосы такие нравятся.
Впрочем, и весь отец целиком до сих пор все еще пользуется у женщин очень большой популярностью. Он им по-прежнему нравится. И отвечает им взаимностью.
— Нет, Наташенька, ты совершенно не права! — выкрикнул со своего места Фира. — Какие наши годы?!
Этот тоже вскочил со стула и, победно выпятив цыплячью грудь, ударил в нее кулачком. Потом повернулся к имениннику и, сделав самые что ни на есть жалистные глаза, умоляюще попросил:
— Кеша, я тоже хочу на плотах.
Дед Фира, видно, от старческого склероза (впрочем ему всего-то еще только семьдесят) совсем уже забыл, сколько ему лет, и всюду лезет вслед за молодыми. Экстремал наш, едрёньте.
Все вокруг рассмеялись, а Степка, мой великовозрастный сынок, погладил старика по лысине и наставительно произнес:
— Нет, дедуня, поздно уже тебе на плотах по Енисею плавать. Утонешь, неровен час. На этот раз мы уж как-нибудь без тебя...
— Как это без меня? — взвизгнул Фира.
— И что значит «мы»? — Это уже я вступила в полемику. Я повернулась в сторону отца и гневно вопросила:
— Ты что же это делаешь? Мало того, что сам себе решил шею свернуть, так еще и ребенка с собой тащишь!
Великовозрастный ребенок, который через два года заканчивает медицинский институт, не замедлил возмутиться:
— Ма, ну что ты такое говоришь?
— Я знаю, что я говорю! Тоже мне выдумали — на плотах по Енисею.
— А мне лично эта идея нравится, — встрял Димка.
– — Дядя Кеша, я с вами!
Доктор Никольский стоял с поднятой рюмкой и грустно взирал на нашу сварящуюся семейку. Он уже и сам был не рад, что поднял тему Енисея и теперь вынужден был терпеливо ждать, когда же мы все-таки замолчим и он сможет закончить свой тост. Однако мы не замолкали. И тогда, перекрывая наши голоса, он громко произнес:
— Ну ладно, если не хотите слушать тост, то давайте хотя бы просто выпьем за здоровье юбиляра. Надоело в конце концов рюмку на вытянутой руке держать, честное слово.
Все
Но не успели мы как следует закусить, как наш режиссер, доктор Никольский, объявил о начале театрализованного представления в честь юбиляра.
— Первая бригада, на выход, — скомандовал он прямо как в «Скорой помощи».
И первая группа выступающих повскакивала со своих мест и бросилась к выходу. Поскольку сцены как таковой в кают-компании не было (крошечная эстрада в углу — не в счет, на ней и три человека одновременно не уместятся), то выступать было решено на пятачке возле входной двери. Здесь и места было гораздо больше, и удобнее было бегать в ближайшую от кают-компании каюту Никольских переодеваться.
Первым был номер с участием академика Прилугина. Он зачитывал самое настоящее поздравление от самого настоящего министра здравоохранения, но делал это с такими немыслимыми ужимками (очевидно, в представлении академика настоящий министр и должен быть именно таким), что именинник хохотал до упада и никак не мог поверить, что поздравительный адрес был настоящим.
После поздравительных слов от министра Николай Васильевич добавил несколько слов и от себя лично, как от ректора института и просто как от друга-приятеля.
— Наш юбиляр, — сказал он, — добился в этой жизни очень многого. Он не только построил дом, родил сына, — академик указал на Севу, — посадил дерево, — кивок почему-то в мою сторону, — но и создал серьезную научную школу, воспитал много молодых ученых. Вот, например, воспитанницу Викентия Павловича Аллу Леонидовну Переверзеву, — Прилугин указал на отцову аспирантку, — даже пригласили поработать в Йельском университете.
Академик повернулся к Джеду Маклахену, профессору этого университета, как бы за подтверждением своих слов. Джед по-русски почти ничего не понимает, но, услышав название родного университета, догадался, о чем шла речь, и энергично закивал головой.
— Yes, yes, — с готовностью подтвердил он слова академика, — yes, — и тоже посмотрел на Аллочку.
Теперь уже все смотрели на хорошенькую отцову аспиранточку, а та, смущенная неожиданным всеобщим внимание, потупилась и мило покраснела.
«Не только молодых ученых воспитал отец, — язвительно подумала я, глядя на аспиранточку, — но и молоденьких».
А странно все-таки, что отец пригласил ее на юбилей. То, что он пригласил Альбину Александровну и доцента Кутузова, — это понятно. Они с отцом не один год работают над совместными научными проектами и, так сказать, не один пуд соли вместе съели. Про ректора и профессора Соламатина и говорить нечего — друзья-соратники. Но вот почему Аллочка?
Я с неодобрением стала наблюдать, как эта аспиранточка кокетничает с моим Степкой, а тот изо всех сил обхаживает и развлекает ученую красавицу.