Желания боги услышали гибельные...
Шрифт:
Но Бог с ними, с дамами, что ж поделать… Однако сказанное о Рокальмуто и Бьянко шокировало его до нервной оторопи. У него не было сестёр, но как же можно-то? Исчадья ада, исчадья ада… Господи, как это происходит, что душа погружается в такие бездны мерзости? Опьянённые грехом — сыновья ночи и тьмы, они не могут отрезвиться от этого пьянства…
Воистину, нет ничего страшнее человека. У всякого, имеющего силы думать о нём, начинает кружиться голова. Размышления эти тягостны для ангельских умов, скорбны и для херувимских сердец. Человеку нигде нет предела. Если же он и имеется, то предел этот — беспредельность. Где границы человеческого существа? Что есть человек? Мешок кровавой грязи, и в нем — закваска всех бесконечностей. Возводя себя на высоту, он исчезает в божественной беспредельности, низводя себя в пучину, тонет в демонических безднах.
Человек… Нет более естественного принципа: будьте совершенны, как Бог! И нет более страшной реальности, чем влюблённость человека во зло и в пучины греха. Грех постепенно умаляет душу, стирает ее в смерть, претворяет из непреходящей — в бренную. Чем больше грехов, тем более человек смертен, он весь в недалёких мыслях, в пустых и блудных ощущениях, в жутких, леденящих кровь, деяниях.
Джустиниани чувствовал себя усталым и больным. Завтра он развезёт всю эту дрянь её владельцам и уедет… в Иерусалим… в Бари… куда-нибудь. «Дьявольские дары не даются тому, кто уже принадлежит сатане…» «Это Богу нужна ваша вера. Дьявол в ней не нуждается…» «Дьявольские миражи, утверждает Альберт в Комментариях на сентенции, результат его господства над формами, но не над сущностью вещей…» Обрывки услышанных фраз роились над ним, как пчелы, убаюкивая и усыпляя.
Веки его слиплись, и Джустиниани в бессилии откинулся на спинку кресла.
Глава 8. Гроза
На скользких путях поставил Ты их, и низвергаешь их в пропасти. Как нечаянно пришли они в разорение, исчезли, погибли от ужасов! — Пс.72.18
Дон-дон-дон… Часы мерно отбивали удары. Джустиниани проснулся в гостиной и резко поднялся. Тело затекло, а перед глазами мелко переливались крохотные серебристые искорки, разлетаясь, как мошки. Винченцо потряс головой, чтобы прогнать чёртову мошкару. За окном было темно, из столовой доносились ароматы снеди. В зал робко заглянул слуга. Луиджи всё ещё не мог простить себе, что подвёл господина и, застав того после визита донны Леркари спящим, не осмелился будить. Теперь он тихо доложил, что кучер давно вернулся, ужин подан. Джустиниани не чувствовал голода, он помнил, что собирался поехать с наследством Гвидо к Массерано, Чиньоло и прочим, но, схватив сундучок и выйдя в зал, остановился. Из столовой доносился божественный аромат пирога с ревенем, и Джустиниани подумал, что полчаса ничего не решают — в принципе, избавиться от содержимого сатанинского ларца можно даже и завтра утром.
Аппетит проснулся неожиданно, тем более, Джустиниани вспомнил, что не обедал. В столовой появилась Джованна, давно поужинавшая, она взяла со стола забытую книгу и молча удалилась, по крайней мере, не хлопнув дверью.
По окончании ужина Винченцо решил всё же съездить к Массерано, жившему неподалёку, велел закладывать, но тут Луиджи вновь доложил о визитёре. На пороге залы уже стоял пожилой человек со встревоженными глазами. Джустиниани подумал, что где-то видел его, а стоило Луиджи представить гостя как Микеле Одескальки, Винченцо вспомнил, что тот увозил дочь после вечера у Чиньоло. Ему было далеко за шестьдесят, Джустиниани слышал, что он поздно женился и имеет только одну дочь. Слышал и о его слабом сердце. Сейчас старик был бледен.
— Простите, мессир, а… Джованна… Ваша воспитанница… она дома?
Джустиниани удивился, но бросил быстрый взгляд на Луиджи, тот понял и исчез.
— Да, сейчас её позовут. Но что случилось?
Старик, прислонясь к двери, тяжело дышал и, кажется, просто не услышал Винченцо. Джованна спустилась быстро, перескакивая через ступени.
— Мессир Микеле?
— Джованна… Вы… вы не видели Катарину? Не договаривались встретиться? Она к пяти ушла к портнихе на примерку, но её до сих пор нет. Я был у мадам Леже, но она сказала, что Катарина давно ушла. Я думал, она у вас.
Джованна на мгновение растерялась, но тут же предположила, что подруга у Елены Бруни, однако мессир Одескальки покачал головой. Он уже был в доме Вирджилио Массерано, Катарина там не появлялась.
Джустиниани медленно поднялся, остановился у стола, ибо почувствовал слабость в ногах. Он бросил взгляд на календарь. Девятнадцатое мая. На часах было десять с четвертью. Господи! Записка! «Девятнадцатое мая. Десять сорок, дом Батистини». Сегодня.
«…Пинелло-Лючиани и молодые адепты пытались заискивать перед Князем мира сего, но — не вышло, Бьянко совратил свою сестрицу — но инцест ничего не дал. Рокальмуто принёс в жертву свою сестрицу — но бедняжка Франческа, оставленная в подземелье, просто сошла с ума, но толку не было. Сейчас Берризи пытается…»
Он тогда не дослушал, не придал значения этой фразе, но сейчас она проступила во всей своей убийственной чёткости. Джустиниани помнил о предположении Тентуччи, что Берризи влюблён в Катарину, но сам он, зная дружка, сомневался в этом. Оттавиано мог украсть девицу, обесчестить её ради пятидесяти тысяч приданого. Это было мерзостью, но сам Джустиниани опасался худшего.
«Девятнадцатое мая. Десять сорок, дом Батистини». Почему он совсем забыл о записке? Это Кампо-Марцио. Джустиниани сердцем чуял беду, в глазах мутилось, мысли разбегались. Он схватил ларец и ринулся к только что выехавшей с внутреннего двора карете. Вслед раздались какие-то крики, он слышал голос Джованны, но не обернулся. Швырнул ларец на сидение и крикнул кучеру:
— Палаццо Берризи, Беппо!
Не исключалась вероятность и того, что он ошибся. Оттавиано мог быть и на месте. Но Катарина — разумная особа, к тому же, зная о слабом сердце отца, она едва ли стала бы волновать его, а уж бродить по городу после наступления темноты — тем более.
Через десяток минут они были у дома Оттавиано. Сердце Джустиниани сжалось: ни одно окно не горело. На его яростный стук дверь открыл только заспанный лакей, сообщивший ему, что мессир Берризи отбыл во Флоренцию. Джустиниани понял, что ему лгут, ибо в жизни не видел столь неискренних глаз. Но что это давало?
Он торопливо вернулся в карету, вынул часы. Время приближалось к половине одиннадцатого. Что было делать? Ехать к дому Батистини? До Кампо-Марцио — сорок минут езды, а главное, осмыслил он только сейчас, — он не взял оружия. В своём безотчётном порыве он и не вспомнил о пистолетах. Зачем-то схватил чёртов ларец, с которым хотел ехать к Массерано. Глупец. Несколько минут он сидел в карете, стоявшей у фонаря, просто пытаясь собраться с мыслями. Вспомнилось милое личико Катарины, синие глаза, локон чёрных волос на ветру…
В бездумной досаде он ударил пальцами по крышке ларца, тот, словно верный пёс, слушавший даже не команды, но желания хозяина, снова услужливо распахнулся. Джустиниани посмотрел в ларец и увидел сверху вольт Берризи.
Он вытащил его и сжал в руках. В жёлтом свете фонаря лицо куклы показалось лицом арлекина из комедии масок. Джустиниани померещилось, что Берризи издевательски улыбается ему.
— Оттавиано, — Джустиниани чувствовал, что ненависть и злость клокочут даже в его сбивающемся дыхании, — я не могу тебя остановить. Я не в силах помешать, — Винченцо с трудом сглотнул, — я бессилен, — он в ярости уставился на куклу, чьё сходство с оригиналом сейчас особенно злило. — Но есть Бог, и Бог поругаем не бывает, запомни. И как ты изломал и изурочил чужую жизнь, так и Господь-мститель изломает и изурочит тебя! Вот так, — Джустиниани в бешенстве переломил игрушку пополам.