Железные Лавры
Шрифт:
Святой образ Господа Панктократора непоколебимо возвышался позади графа и выше него. Я перекрестился на образ, поверх графской головы, а граф принял то на свой счет и кивнул:
– Да, никак волею Божией вы все оказались мне тут нужны.
Тотчас догадался, что хозяева меча и арфы живы, только вновь не в чине почетных гостей. Мне поднесли кислого молока и всякой снеди, достойной даже фальшивого монаха.
– Наедайся впрок, - велел граф, - Уши только не набивай, слушай.
Вся моя житейская мудрость укладывалась в ясное понимание того, чего в жизни невозможно сделать впрок – наесться, выспаться и насладиться женщиной. Однако я постарался выполнить
– Тебе дело – вызнать, о каком таком императорстве голосила эта колдовская глотка. И что это за Железные Лавры такие, - тем временем отдавал новые повеления граф Ротари. – Ты зачем его ударил по лбу? Может быть, он успел бы в забытьи вывалить все свои тайны.
– Я видел, как стены стали обращаться в туман, - впервые за долгое время ответил правдой, хотя и вовсе неправдоподобной. – И вспомнил о стенах иерихонских, рухнувших от песен и гула труб. Ты верно сказал, господин: истинно колдовская глотка.
– А ты видел, как меч сходил со стены?– вопросил граф.
– Своими глазами видел?
– Истинно так, господин, - без зазрения совести подтвердил, не видя смысла отнекиваться и выгораживать ярла. – Только полагаю, что и сам хозяин меча был немало изумлен таким чудом о своем оружии. Истинно великий бард пел тебе, господин. Таких, полагаю, в лесах немного.
– Так и скажешь певцу: лишен своей арфы, пока несет угрозу, потом отдам, в урочный час, - не без новой загадки произнес граф и задал вопрос о ярле: - А этот данский верзила, он не из тех ли северных безумцев, что в гневе и детей своих крошат и сгрызают, как их там?
– Из берсерков, как могу догадаться, господин граф? – с видом лживого знатока гордо поглядел я на графа и, получив его кивок, предположил в пользу ярлу: - Говорят, что берсерки – как охотничьи псы, их спускают с цепи только на час охоты, и в одиночку они не ходят, а только в своре с остальными воинами пред тем, как их выпускают вперед, на врага. Вряд ли ярл Рёрик из берсерков.
– Вот ты сам и скажешь ему: отдадим ему меч, если точно будем знать, что он не сей, что не выговоришь… - сказал граф и велел сугубо: - Выясни всё. Прежде всего – про то пресловутое императорство и про те Железные Лавры. Что это за притча? И узнай у певца, сможет ли он повторить то же чудо о схождении меча со стены, когда буду принимать самого короля франков Карла. Я голову ломал, чем такого гостя, знатнее и могущественней некуда, можно удивить. Только если стены в глазах пропадать будут, как вчера, язык певцу вырежу, так и предупреди. Он не из моих краев, поет гнусаво, меня тут за казнь певца не проклянут.
Кровь ударила мне в голову, обмывая там догадку, всплывшую из-под самой утробы и дурно засмердевшую утопленной псиной.
– Не колдовское ли, языческое и дьявольское то чудо? – оторвал я клок шерсти от недоброй догадки и с дальновидной опаской помахал тем клоком перед носом графа, еще не крещеного.
– А ты здесь на что? Тебя что, не Бог послал, раз ты явился с Его образом? – хищно усмехнулся граф. – Уже показал себя. В другой раз ударишь, когда я тебе знак дам. Ты и так уже руку набил на языческих колдунах, как я погляжу.
Догадка во мне уж и зарычала хищно. Меж тем, граф позвал не простого слугу, а своего палача:
– Дабы не подумали, что ты подослан. Потерпишь, зато голодным тебя Бог у меня не оставит. Да и вина твоя налицо – испортил песню.
Тугой и жилистый палач, который, судя по вони конского паха, подвизался на досуге коновалом, живо, по-блудному бережно разоблачил меня и ласково предупредил:
– Не воняй так, управлюсь быстро. Моргнуть
Уж бы говорил, кто здесь вонял!
И ожег мне спину дюжину раз – так, чтобы кровь только немного прослезилась из-под кожи. Такой стремительной боли, отдающей молниями в глазах, мне еще не доводилось испытывать, но и гасла она живо, как молния, в умелых руках коновала. Дворовый холод так же быстро прихватил простые письмена на моей спине и утолил стон несправедливо оскорбленного тела.
Он же, палач-коновал, довел меня до неких просторных крипт замка, в одну из коих усадили обоих героев вчерашнего пира.
С первого моего шага к крипте уразумел я, что тем шагом и начинается моего путешествия – Глава третья
[1] Виса – древнее скандинавское восьмистишие.
Глава 3
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
На ее протяжении мечи чудесным образом размножаются, сквозь каменную стену является убийца короля, а каменные своды над королем и его убийцей испускают дождь – смертоносный лишь для тех, кому дорога жизнь
Грозным укором встретил меня взор синяка на лбу лесного певца-колдуна.
Мне тоже было чем похвалиться, я и не одевался пока: пробовал во дворе, где подувало холодом отовсюду, но одежда бередила багровые письмена на спине и липла к ним. Вовсе не было спине холодно – так опаляли ее те простые огненные письмена, продолжение и разъяснение «мене, текел, упарсин». Зато немногим ниже так любовно грели и спасали всё телесное, хоть и ненужное монахам богатство, те варварские штаны, кои не постеснялся надеть сразу, как взошел еще в родном Городе на гибельную палубу.
– А тебя, жрец, за какую провинность согрели? – с прозорливой, будто повидавшая все пожары головешка, чернозубой ухмылкой вопросил бард Турвар Си Неус, при том сопя как бы сгорающей в ноздрях соломой и морщась.
Был он, на удивление, трезв и скучен, а паучья руна его на лбу вся тонула в синем мареве, учиненном мной накануне.
Удивила меня и сама крипта своим простором. На тюремную она никак не походила. Скорее – на тайную, засадную конюшню, вырытую ниже уровня крепостного двора. На высоте человеческого роста щурились плашмя внутрь помещения три узких и продолговатых окна, схваченных толстой решеткой с ячеями. В те ячеи не труд было протиснуться наружу целиком, всего неделю поголодав. Пол был так щедро устлан соломой и тростником – падай навзничь без всякой опаски. Так они оба и сделали, ярл и бард, – возлежали теперь, как хотели, в разные стороны и только ради меня чуть приподнялись, даже не шевельнув раскинутыми ногами. И снеди пленникам было оставлено – пережить хоть месячную осаду, сопровожденную забытьём стражников. Не увидал я и не почуял носом только хмельного питья, не говоря уж о виноградном, можжевельниковом или медовом сырье для барда. Воды же стояла бочка, всего труда было – дотянуться до ее краев. Однако вода, как выяснилось, в утробе барда в вино, слава Богу, не обращалась.
– Испортил песню, - слово в слово повторил я прямое обвинение графа Ротари.
– Знал бы граф, чем дело могло кончиться, если бы ты не испортил, так озолотил бы он тебя, жрец, - удивил меня бард ответной своей жалостью, и жалость была смешана со злорадством, тоскующим по хмельному. – Я же тебе за то благодарен, как и обещал.
Он приложил ко лбу глиняную кружку с холодной водой.
– Куда меч мой дели? Видел, жрец? – сразу вопросил о самой важной и, видно, раз за разом повторявшейся своей беде ярл Рёрик Сивоглазый.