Железные Лавры
Шрифт:
Ах, каким глупцом выставил меня этот язычник перед Тобой, Господи! Ведь и дыханием римского сотника, тоже язычника, озабоченного недугом своего слуги, Святой Дух Твой выдохнул верное слово и верную мольбу. И вот слуга того сотника исцелился на расстоянии.
Меня забрал из крипты молчаливый стражник графа – тот самый, что на пиру ударил ярла в затылок комлем-рукоятью меча. Сему-то верному слуге его изъян – глухота и гугнивость – вменялся в достоинство, а чудесное исцеление могло принести лишь понижение в чине. Ярл же не узнал своего обидчика, ибо не имел глаз на затылке и к тому же, - верно, благоволением Твоим, Господи, - не запоминал обид
Когда я обернулся, выходя, ярл уже вновь дремал, словно прозрев внутренним взором главное – что бы ни сказал я здешнему господину положения, а меч Хлодур скоро сам вернется к хозяину, и нырять за ним на дно событий – только разминуться.
Граф Ротари только что вернулся с охоты, на этот раз – обыденной, приятной и удачной. В лесу граф много чего надумал и передумал, то бросалось во взор издали. Графу так не терпелось приложить свои мысли к ожидаемым сведениям выпоротого дознавателя, посмотреть, сходятся ли они, как части разрубленной монеты, что он принял меня, едва сойдя с седла.
Петли на внутренних воротах замка еще скрипели, двух косуль еще уносили со двора на кухню, гончие на натянутых, как струны, поводках, еще визгливо голосили им вдогон, насквозь оглашая лаем весь замок, и жарко, потно клубились. Во дворе пахло лесом, дичью и псиной. Пинком граф послал прочь слугу, подставившего ему спину у конской подпруги, тотчас, как мух, отогнал брезгливыми махами руки всех прочих, оставив ближе всего только своего коня и еще – немого идола-телохранителя, а указательным пальцем, но как бы с уважением к чину, ткнул в место, где стоять сенешалю, чтобы тот не услышал чего лишнего, однако оставался при господине на расстоянии чиха. Дядю Гримуальда граф на охоту не брал, мудрый его дядя сказался недужным.
– Вызнал что-нибудь, кроме лжи и хвастливых басен? – вполоборота и в половину открыв рот, вопросил граф, как бы не придавая моему доносу значения военной разведки во вражеский стан.
– Полагаю, то несомненно, господин, - бесстрашно начал я.
Сдается мне, ни разу в жизни не испытывал столь праведного удовольствия, говоря правду и рассказывая, что услышал ровно так, как и слышал. Жар в гортани стоял. Кроме того, граф не узнал от меня ничего нового. Он лишь уверился в том, что сам расслышал в песне барда именно то, что и стоило услышать, а это, в свою очередь, придавало мне уверенность в том, что ничего сокровенного не выдаю и никого не предаю, оставаясь бессребреником.
Поведал графу, что ярл Рёрик подтвердил уже на ясную голову: ему было видение насчет удачного сватовства к дочери короля франков, коему суждено стать императором Рима, а вот по кончине оного якобы, наконец, наступит черед его, ярлова императорства, что, в свою очередь, подтвердила и невольная песня барда Турвара Си Неуса, коя имеет пророческие свойства, раз сам бард ее не помнит, ибо всякий пророческий глас только тогда и весом, когда сопровождается забытьем прорицателя.
Говорил – как пустое ведро из колодца легко тянул за длинную верёвку. Правдивый мой доклад выходил до опасного складным, изощренным и лукавым.
На мое удивление, граф едва находил в себе силы давить-скрывать торжество собственной прозорливости. Мой доклад спел эхо его мыслей, и у меня возникло новое опасение – не наградит ли меня граф, чего доброго, десятком-другим местных сребреников за ничтожный труд.
– Верно, - кивнул граф и добавил новую загадку: - Не грех, однако, и помочь промыслу. Поторопить его.
Привычным движением брови, не руки, он подозвал плешивого сенешаля.
– Меч и арфу, кому следует, вернуть с подобающим добрым словом, - велел граф. – На вечернюю трапезу звать. А ты, монах, - то был уже оборот графа ко мне, - скажешь обоим, что я требую от них шляться на виду и чтобы струны не бередить, оружие не вынимать, за каждым следят по три стрелка и будут бить при подозрении. Скажешь, что оба тогда благополучно доживут до приезда самого короля франков и участием в приеме будут облагодетельствованы, раз уж их сюда Бог послал. Певец пока обойдется без хмельного. Три дня, большее – четыре ждать Карла. Дотерпит певец, не воды лишен.
Колкая искра сверкнула в левом, самом радостном глазу графа, и он отдал заключительное повеление, коего я и опасался:
– Тебе выдадут. Заслужил.
Когда я вновь повстречался с освобожденным бардом, мне почудилось, что бес той чреватой некими бедами радости выпрыгнул из графа, доехал на моем левом плече до барда и нырнул в его медовые глаза. Они прямо засахарились, когда рассказал ему о своем докладе хозяину замка.
– И он возрадовался? – вопросил бард словом раньше, чем я сам бы доложил ему о том.
– Еще как, - подтвердил. – Едва не сиял, как новенький боевой шлем, еще не битый в деле.
И тут бард ошеломил меня прозрением.
– Великий герой наш добрый господин и хозяин! – шепотом воскликнул он. – Гибельный и прекрасный замысел у него готов!
Как христианин перед язычником, потщился я собрать в себе вид трезвый и скептический:
– Поглядеть, так ты и без медов, славный бард, раздаешь пророчества направо-налево.
Бард рукой, свободной от возвращенной ему в целости арфы, указал в приоткрытую дверь «крипты»:
– Верно ли ты предполагаешь, жрец, для чего потребен графу ярл?
Здесь надобно указать, где и как мы с бардом стояли и беседовали: не отойдя от входа в «крипту», из коей уже изрядно несло мочой и дерьмом, и где мирно похрапывал в стороне от смешавшихся с соломой нечистот сам ярл Рёрик Сивые Глаза. Он лежал на мягком, глаза те свои закрыв и положив себе меч рукояткой на грудь, а острием между ног. Как воин-мертвец, исполнивший весь долг жизни – хоть сейчас погребай его на пылающем корабле вместе с его трескучим, как сырое пламя, храпом. И так нежно обнимал ярл своими огромными пальцами рукоятку вновь и вновь обретенного Хлодура, что положи сейчас рядом с ним саму прекрасную и, как говорили, любвеобильную Ротруду, не очнулся бы, пожалуй, не воскрес. Ярл так и сказал мне прежде, чем завалиться:
– Больше мне ничего не надо. Стану отсыпаться до самого приезда Карла. Графа отблагодарю, так и скажи ему, жрец, когда он меня с собой в битву возьмет. Не пожалеет.
Веление графа «шляться на виду» он исполнять не собирался.
Бард при новой нашей встрече осмотрелся, будто опасаясь летучей мышиной братии, топорщившей уши из разных щелей.
– Я скажу – ты онемеешь, жрец. Так немым пока и ходи, - по-доброму пригрозил мне он, бард Турвар Си Неус. – Прозрение простое, как дно родника, его видно: граф ведь намерен прикончить Карла как бы руками и мечом самого ярла Рёрика, после чего восстановить славу и королевство лангобардов пусть даже ценой и своей жизни заодно – зато в вечную славу рода. Будет последним лангобардом, коего запомнят потомки за ум, смекалку и отвагу. А ярл ему нужен, как дуб для молнии или, наоборот, молния для дуба, вот то и хочу увидеть.