Железные Лавры
Шрифт:
Злую, свёрнутую в тугой жгут силу, вместо бескрайних грёз, принес с собой ярл Амлет. Втроем со своим малым войском он порубил все войско узурпатора, порубил и его самого, после чего вздохнул и умер от ран, так и не узнав, что сын его не утонул, а был вынесен приливной волной в устье реки неизвестного имени.
Вот тут пролегает в судьбе ярла Рёрика глубокая межа-шрам между баснословным и известным всему миру вымыслом и смиренной правдой.
В висах поётся, будто после морского отлива обнаружила младенца медведица, искавшая на берегу брошенных морем рыб и другую вкусную, не поспевшую за обратной волной живность. Младенецприглянулся сердцу зверя, а не его утробе. Она утащила
Многое не сходилось. Не понятно было, кто же обучил отрока боевой силе, кто выковал ему меч и позолотил его рукоятку, кто одарил кинжалом и сказал, где его держать. Ярл поведал нам, что помнит три брадатых, но все же различимых по степени седины головы и три крепких, но тоже разных по виду руки. Позже мы с бардом вдвоем рассудили, что знаем теперь тайну ярла, кою более не знает никто. Предположили мы, что не из любви, а для дела растили неизвестные люди грозного младенца, узрев в нем точное подобие ярла Амлета. И память о себе тем точным, особым ударом по темени отсекли, чтобы не знал толком своей истинной истории юный ярл Рёрик. Что это были за люди, теперь не узнать, а только по всему выходило: поставили они Рёрика на ноги и направили лицом на принадлежавшие ему по наследству земли, рассказав ему об отце.
На тех землях, тем временем, уже сидел новый незаконный хозяин – сын дядьки ярла Амлета, то есть теперь – дядька самого наследника. Сей узурпатор, однако, оказался очень умным. Вышел на свои межи встречать племянника один и без оружия, с разведенными для объятий руками и богатыми дарами в повозке за спиной. Он живо убедил юного ярла Рёрика, что его судьба не на земле сидеть, а вершить подвиги и искать корону потяжелее и подороже.
Простодушный и беспамятный ярл принял дары, повернулся к мудрому дядьке лопатками, не боясь удара, и пошел на баснословные подвиги, видно, безнадежно огорчив своих тайных воспитателей-северян.
И первым подвигом, как известно по песням-висам, было поражение огромного огненного змея, державшего в страхе целый город. Только тот змей на поверку оказался шайкой разбойников, любивших в сумерках изображать из себя змея и пугать народ. Они сшили из шкур длинную большую кишку с дырками для ног. Выстроившись гуськом, они надевали эту шкуру разом на всю компанию и ходили, как пьяные, а таковыми и были. Получался страшный извивающийся змей с факелом, торчавшим из пасти. Ярл Рёрик, хотя еще и пятнадцати лет ему не было, не устрашившись, настиг змея и порубил его всего, как колбасу к столу великана. Только шайкой оказалась компания детишек богатых горожан – они и шалили. Пришлось юному ярлу уносить ноги, не рубить же весь город в самом начале жизни.
История барда Турвара Си Неуса оказалась и того короче, зато – шире, поскольку он стал ее рассказывать широко разведя руки и тем показав, что уже успел обойти к своим годам всю варварскую ойкумену.
С первых же его слов удостоверился я, что и вправду совсем неспроста собрала нас судьба, раз уж сошлись на земле трое смертных, не видевших своих матерей дольше первых мгновений по рождении на свет Божий, но хранивших в сердце, а не в сухой памяти жемчужину любви к своим неведомым матерям.
Турвар Си Неус был сыном жреца и певца – видимо, фракийского галата, судя по описанию бардом природы, окружавшей его в первые годы жизни. Некогда отец Турвара стал безнадёжно глохнуть, что для лесного кифареда – последняя беда. Но он не пал духом и не проклял судьбу, а измыслил удивительное средство спасения – решил
Певец Тур растил младенца Турвара на козьем молоке, сопровождая всякое кормление перебором струн.
Сам же Турвар Си Неус признался, что учился пению не у отца и его арфы, а у летучих мышей и змей, ибо слышал звуки, неведомые человечьему уху. Пение птиц, даже самых нежных жаворонков, соловьев и пеночек всегда казалось ему слишком громким, кричащим, грубым. Так и рос он при отце, его ушами: и правда, стоило Турвару приложить свои пальцы к запястной жиле на руке отца, державшей арфу, как тот начинал слышать звуки струн, а заодно и свой голос. И все чужие речи мог точно также передавать Турвар своему отцу, положив пальцы на кровяные жилы и повторяя как можно более тихим, почти неслышным голосом чужие слова. Так и рос.
А потом отец Турвара, Тур Си Неус, стал умирать и передал сыну свою арфу по наследству. А в последних словах завещал ему искать покровителя повыше, ибо скитания Тур Си Неус любил, а к старости разлюбил и захотел тепла и ленивого почета при большом, не гаснущем очаге, но никакому властителю глухой певец не нужен.
Моя история выходила самой мелкой и сыпучей. В ней представлялся сам себе на портовом рынке торговцем дешевым и мелким бисером, усеявшим весь прилавок. Рядом же стояли два выдающейся внешности иноземца, у каждого из коих на широкой грубой доске лежали всего две-три жемчужины – столь диковинных, что глаз не оторвать и цены не найти. Но хоть не примечал я в своей судьбе никаких чудес, бард Турвар Си Неус глядел мне в рот со всё большим изумлением. Ярл же дремал.
Так и оборвал невольно свой рассказ на месте встречи с ярлом Рёриком на берегу Тибра, когда янтарные глаза барда стали словно плавиться и растекаться в стороны.
Те большие капли мёда-янтаря тотчас собрались вновь, застыли и блеснули.
– Силён твой Бог, жрец! – изрек бард уважительно. – Вижу без забвенья!
Настал мой черед изумиться.
– Сила моего Бога невидима. Несёт меня сила моего Бога, но и впрямь не вижу куда, - таково было мое честное признанье.
– А я в сей час вижу так же ясно, как тебя самого, именно то, зачем я здесь, и то, зачем здесь славный ярл Рёрик, - в неком восхищении проговорил бард.
– А вот зачем здесь ты, жрец своего Бога, не вижу, как слепец в лесу – горную вершину, что за лесом. – И бард махнул в сторону незримой, но чаемой вершины.
– В том и есть сила твоего Бога.
В стороне и над нами, за пределами крипты, послышались гулкие шаги, будто великаны стали спускаться с той скрытой от глаз горной вершины. Тогда ярл неохотно приоткрыл глаза, словно хотел-таки доглядеть вершину, а заодно и тех, кто сходил с нее по наши души.
– Что же мне сказать графу? – робко поспешил вопросить многоумного барда, а заодно и себя самого, уже зная без прорицаний, по ком грядут сверху те грозные шаги.
– Разве тебе, жрец, не скажет твой Бог, что говорить и что делать, когда потребуется веское слово? – зримо расстроился бард.