Железные Лавры
Шрифт:
Да, засвидетельствую лишь, что прямоносая и с правильно рубленым лицом дочь Карла была германской статью в отца, хороша собой, хоть и великовата – и довольно, молчок. Написал выше сие «как нарочно» к тому, что по дороге вовремя попался Карлу видный всем, чем можно, северный ярл Рёрик, уже окутанный небылицами и позванный сновидением своим заслужить руку принцессы. Граф Ротари представил ярла, как славного воина, пришедшего проситься на службу к великому и победоносному королю франков, а ярл Рёрик впервые проявив благоразумие, только и сделал, что свое прошение смиренно подтвердил, и всё – о прочем пока молчок.
Карла, тоже, видать,
Тут не обойтись без описания архитектуры пира. На сей раз, ввиду особо многолюдного торжества, столы были поставлены не «тавром», а «трезубцем». На трехступенчатом возвышении стол для самых знатных мира сего чудом раздался в стороны, а внизу были поставлены три стола да так тесно, что самые счастливые гости при миролюбивом настрое духа могли греться друг о друга спинами и даже чесаться друг об друга, как коровы, давя блох. По тишине веселья и постному столу пир и напоминал не победное пиршество хищников, а мирное чавканье стада, пригнанного под вечер в стойло. Мне досталось место, хоть и сзади, да в том же стаде. И оттуда, с конца бокового левого стола, было видно все.
Постная скука не душила: мне бы дивиться судьбе, даровавшей лицезреть поистине великого завоевателя и мудрого правителя, метившего еще выше, а я ломал голову над той же дурной загадкой. Все знатное оружие гостей, в том числе и поддельный меч ярла с его настоящим щитом, было развешено высоко на стенах безопасного украшения ради. Дотянуться разве что самому Карлу-великану. При оружии остались только шестеро грозных телохранителей франкского короля, умело расставленных при столе и по виду своему не только не постившиеся никогда, но и с рождения питавшиеся не молоком, а сырым мясом. И сам Карл был при своем не великом, но торжественно золоченом мече, символе той неотъемлемой власти, что на стену не повесишь.
Где мог таиться смертоносным жалом настоящий меч ярла Рёрика, если пророчество Турвара Си Неуса не застарелая похмельная заумь и Карлу вправду грозит беда? Может, перед самим графом Ротари, в подстолье, вделаны скобы, на коих и держится клинок кровавого заговора, во главе коего стоит, вернее сидит смертник вполне изнеженного вида, добрый семьянин, отец двух дочерей, уже распустивший слух, что отослал приболевших грудью дочек отогреваться в теплые сирийские края. Однако стол был покрыт тяжелой парчою донизу с обеих сторон, и графу пришлось бы собирать ее руками едва не от пола, чтобы взяться за меч. То сразу привлекло бы внимание, ибо граф был у всех на виду. Со спины Карла тоже не ударить – король восседал, почти прижавшись лопатками к стене, едва не с вершины свода задрапированной его личным стягом, синим полотнищем с золотыми лилиями, увеличенным в несколько раз.
Оставалось еще одно направление удара – самое прямое. С места самого ярла Рёрика. Но такое нападение уж вовсе выпадало из списка возможных военных хитростей. Оставалось выбрать, кто из двоих сошел с ума – одержимый местью за честь поверженных лангобардов граф Ротари Третий Ангиарийский или не вытерпевший трезвости бард Турвар Си Неус. Если – граф, то, значит, он впрямь стал рассчитывать на дьявольское чудо, повстречав в чащобе странных чужаков и прозрев в этой встрече тайный знак-повеление. Вот языческий бард запоет, всех одурманит, растворит всю твердь земную, пустив ее пылью в глаза гостей, огни запляшут, мечи сойдут со стен, а ярл в забытьи ринется на императорское
Одно казалось неизбежным: даже если большой бойни и конца света с сокрушением замка не предвидится, может выйти конфуз со смертоубийством, и самое разумное – улизнуть от греха подальше, успев набить желудок. А вот этого, то есть улизнуть, я, привыкнув жестоко браниться со своими страхами и тоже будучи слегка не в своем уме с младых ногтей, никак не мог. Очень хотелось посмотреть мне, чем дело кончится: то есть сунуться в пекло и дерзнуть умом – отличить Твою волю, Господи, от Твоего попущения.
А ждать оставалось уже недолго. Долгую речь – целую книгу притч Соломоновых на свой лад – уже завершал экспромтом мудрый аббат Алкуин, облекая смыслами-вымыслами промыслительно скорую встречу франкского короля и побитого папы. Той встречей надлежало восстановить величие Рима на своем месте. Столь пространная речь давала всем повод предвкушать заслуженное развлечение. Ротруда, уже не стесняясь, посверкивала глазами жадной валькирии на живого и сочного ярла Рёрика. Тот же нарочито долгими волнениями жевательных мышц хранил поразительную невозмутимость. Карл глядел на свое блюдо, будто начиная вспоминать, что осьминоги не водятся в яблочном сидре, а граф Ротари подозрительно цепенел, наливаясь бледной мраморной гладью. Гадания мои закипали под самое темя, норовя загреметь черепной крышкой и зашипеть паром из ушей.
Танцовщиц, жонглеров и факиров не полагалось ввиду поста, а вот изысканная хвалебная песнь о подвигах и славе была куда как уместна – запить приторное обилие застольных молитв и мудрых славословий. То, что речи аббата Алкуина предстояло неотвратимо смениться песнью барда Турвара Си Неуса, заставляло меня признать, что дыма без огня не будет. И не иначе как – без большого огня.
Аббат Алкуин затих, сел, вытер испарину смыслов со лба. За сим все гости под его здравицу обильно смочили горло, будто только что повторяли за аббатом вслух все слова его речи и глотки от того у всех невмоготу пересхли. И вот граф Ротари объявил барда Турвара Си Неуса. Лесной певец весь пир тоже сидел на виду, на другом от меня конце того же стола, то есть вблизи власть и силы предержащих. И хозяева, и гости с удовольствием воспрянули и удивились барду, как нежданно всплывшему на поверхность моря новому осьминогу, куда больше и диковинней прежнего.
Даже Карл посмотрел на Турвара Си Неуса со снисходительным предвкушением, хотя граф представил его франкскому королю еще днем и – раньше, чем осьминога. В искусной лжи графа бард предстал знаменитым бродячим кифаредом, стремящимся в Рим на оглашение, то есть язычником, уже победившим в себе власть идолов (чему залог – запечатанная синяком руна на лбу) и вот кстати жаждущим преподнести свой дар франкскому королю, о коем собрал все висы, песни и легенды от Свевского моря до берега Адриатики.
Бард Турвар Си Неус поднялся легко, но важно. Как старый ворон он взлетел, и, весомо взмахнув воскрилиями своей собравшей все ветра и дожди накидки, плавно опустился прямо у подножия короля франков. В одной руке он донес до нужного места арфу, а в другой – и я содрогнулся, не заметив того предмета раньше, - плошку полную ягод можжевельника. Тайный подарок графа!
Карл проводил бровью тот вещий полет и даже глянул вниз, через передний край стола, любопытствуя, куда угодил тот певчий вран.