Железные Лавры
Шрифт:
Посольство явилось на другой день, к полудню. Знало, что ярл и его люди не тронулись с места, - разведчики донесли.
Вышли из верхнего заречного леса три рыжих, по-звериному мохнатых мерина. Они тащили по снегу повозки на полозьях. На каждой из повозок восседало по три крепких скифа в шкурах и шерстистых темных шапках. Лиц не видно было – бороды, шапки над бородами. Развернулись цепью посреди поля – на излет стрелы. Сошли с повозок по двое разом и разом цепью двинулись к реке – возницы остались щуриться издали.
Мы, не
Один из скифских послов первым крикнул про отмену виры – нечего опасаться здесь пришельцу, невольно поразившему разбойников, что досаждали городу. То и был старший в роде Ставровом, Градибор, старший брат не только убитому, но и самой Истиславе.
Он руками раскинул свои шкуры-одеяния, показывая, что оружия при нем нет. То же повторили и остальные.
На груди скифа, стоявшего по правую руку от Градибора, увидел я великую суму – и едва не лишился чувств заранее.
Градибор прокричал на норманнском наречии, что приглашает ярла и его людей в город. Он клялся всеми своими богами, что никаких ловушек пришельцам не устроено, а напротив, - одни почести и добрая еда. Он, Градибор, готов один перейти на наш берег безоружным заложником в земное доказательство своих слов. И верно ли, вопросил он, что пришелец приходится сыном великому данскому ярлу Амлету, коего здесь помнят и чтут.
Ярл Рёрик Сивые Глаза сказал, что «ответить не трудно».
Скифы на том берегу разом поклонились ему до самого снега.
– Верь, славный ярл! Не лгут, - шепнул бард.
– Что верить, я знаю, - отрезал ярл.
Градибор распрямился и прокричал, что пойдет к нам не один, а под доброй защитой. А что ему послужит защитой, то узрит и узнает сам ярл Рёрик, сын ярла Амлета.
Скиф, стоявший по правую руку Градибора, разом выпростал из-под шкуры святой образ Христа Пантократора. Градибор взял двумя руками святой образ, как щит перед грудью, и так двинулся к реке, к природному мосту.
Был ли я в теле? был ли вне тела? Верна ли память моя, верна ли память мне, Господи?
Ведь привиделось мне великое и небывалое – будто Ты Сам, Господи, сошел с иконы, того широкого древесного моста в Царство Твое, и двинулся мне навстречу по белому покрывалу реки и протягивал мне руку Свою, как Петру утопающему!
В теле или же вне тела – лишь помню, как сам двинулся навстречу Тебе по тонкому белому покрывалу потока, а не по сухому древу, упавшему через скрытую реку, ступил на тонкое покрывало, устремился по нему к Тебе, Господи. Не почувствовал тверди под ногами – и более не помню.
С того шага – в теле или вне тела – на белый покров реки, подобной в своей белой тайне реке Промысла, и началась из двенадцати глав истинной жизни следующая глава...
[1] Три пещных отрока – друзья пророка Даниила, брошенные в огненную печь по приказу царя Навуходоносора
Глава 8
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
На ее протяжении предстоит вступить в пределы будущей державы,
держа одну голову на своих плечах,
а вторую – держа в руках светильником судеб.
Был мрак, не явивший ни снов, ни видений. Первым же в тот мрак обманчивого небытия пришел не свет, а запах – смолистый, живой, раздвигавший ноздри и грудь теплом очагов человеческих.
Боясь и чаять света, стал ждать звук – что-то стало поскрипывать древесно, но не потрескивать в огне. Мрак вместе с той частью бытия, что было мною, стал покачиваться, как колыбель под материнской рукою (в моей жизни – под отцовой и под руками служанок по очереди). Уж не в новом ли ковчеге выпросталась душа, раз стоит такой аромат и скрипит будто бы корабельная палуба? «Жди, высматривай себе пару!» - хихикнул из-под мрака лукавый.
И тотчас услышал голос – совсем знакомый:
– Говорю, вот он откроет глаза. Смотри.
Глас был голос Иоаннов-Турваров, а язык – норманнский.
С облегчением посрамил лукавого: «Тот мне не пара!»
Но и тотчас был посрамлен сам, как дерзнул открыть глаза – и стал свет.
Сверху на меня смотрело светом не солнце, не луна – смотрели два чудесных светила оттенков морского прибоя в ясное утро на чистом песке. Выпроставшись из мрака, я увидел Истиславу. Как не пара? Душа моя тотчас полезла из сердца, не из чресл, словно кипящее молоко из горшка!
– Подожди, Йохан. Не шевелись, - прозвенел надо мной ее голос (откуда она взяла Йохана, догадаться было нетрудно). – Пока только дыши.
Образ Истиславы пропал. Увидел вместо неба темное древесное небо жилья – и спустя пару мгновений мне на лицо полились струями тонкие власы барда Турвара Си Неуса, а уже иными светилами замаячили надо мной его медовые глаза.
– День пришёл, Йохан, - сказал он и дальше говорил со мной на латыни. – Радуйся. Есть чему радоваться. Ты перешел реку. Скиф, выступивший на лёд тебе навстречу, сразу сломал его и ушел по пояс в воду. Он только один шаг успел сделать.
Дышать расхотелось.
– Лучше бы ты не говорил того, Иоанн, - первое, что сказал барду.
Тот, что стоял в сторонке в другой, гибельной тьме, никуда не делся – и вот, вновь, не страшась, шагнул на мерцающий свет души.
– Знаю-знаю, - засверкал черными зарницами улыбки бард. – Гордость люди нашего Бога не любят. Все же ты должен знать, почему скифы так и будут смотреть на тебя, как на недолгого гостя с небес, пусть и в черных одеждах.
Свою короткую песнь-вису о славном окончании нашего путешествия бард проговорил, а не спел.