Железные паруса

Белозёров Михаил Юрьевич

Не успели они с Бар-Кохбой понять, что произошло, как Ван-Вэй наклонился над пангинами и спокойно очистил их карманы, и в этот момент услышали Клипсу, всхлипывающего и твердящего одну и ту же фразу:

— Не могу… Не могу… Я боюсь… боюсь… боюсь…

И обнаружили его за ближайшим поворотом, на осыпи камней, сжавшегося в комок.

Поп, прибежавший на шум, жестом остановил скорого на расправу Сержанта и веско произнес:

— Да по-го-ди ты, погоди! — И протянул руку: — Пошли, я тебе кое-что покажу. Пошли, сынок!

И подвел, потащил Клипсу к площадке, высунулся вместе с ним и сказал так, словно больному:

— Мы уже пришли. Спустимся

на второй этаж, и мы на свободе.

— Буль-буль… — Хлюпал горлом Мясо.

— Спустимся и на свободе, — вкрадчиво, словно для ребенка, повторил Бригадир, — только спустимся…

Он пытался помочь ему, вбить в его куриные мозги то, что для всех остальных было давным-давно очевидным. Но Клипса был слишком архаичен, чтобы понять это. Он только сопел и размазывал по лицу кровь и слезы, и непонятно было, слышит он вообще что-либо. Потом раздалось странное жужжание, заглушившее все другие звуки. Рабочие забегали еще быстрее, а петралоны за стеклом сделали шаг вперед, сбились в кучу, с жадностью старались что-то разглядеть, словно выдавая тайное желание улететь именно в этой ракете, словно они тоже были заложниками Мангун-Кале и страдали не меньше заключенных.

Внешние створки раскрылись, и оттуда к ракете протянулась дорожка с перилами, по которой буднично и просто, словно в каком-нибудь аэропорту, зашагали люди в дорогих костюмах, а за ними прислуга, которая катила тележки с чемоданами и сумками. Человек за человеком, пара за парой, группа за группой — элита, великие колонизаторы Марса, который вдруг оказался пригодным для жизни, потому что там вообще никакой жизни не было, а может быть, их интересовали другие миры, где дважды два не четыре, а пять или даже восемь или девять — великие экспериментаторы, так и не успевшие освоить искаженное движение и принцип энергии нулевой точки. Ракета была старой, химической, и ясно было, что они дальше Марса не улетят, если только не заправятся на Луне гелием-три и не потащат его с собой в виде крокуса в специальных контейнерах — технология, о которой твердили последние двадцать лет.

— Ма-ма… — молвил Клипса по кличке Мясо, — мама! — И потянулся пухлыми, короткими ручками туда, к ракете, к идущим в нее людям, словно там, а не здесь было его будущее.

А Хуго, он же Хуго-немец из Ганновера, он же Сержант, только и ждущий этого, запечатал ему рот ладонью, опрокинул его на спину, и они поволокли Клипсу вниз по боковым галереям, предназначенным для ремонтных работ, по грязи, по острым камням, вдоль спирали, вниз, почти в преисподнею, обойдя вокруг ствола шахты несколько раз. Он даже успел потерять ориентировку и только приблизительно знал, в каком месте они находятся. А когда идущий впереди Поп остановились перед нужным им люком, оказалось, что Клипсу впопыхах придавили. На условленный стук Пайс открыл люк, и они посыпались вниз по лестнице, а Клипсу бросили на пол и кто-то плеснул на него водой. И снова ему показалось, что Ван-Вэй что-то хочет ему сказать, но не решается, словно чего-то опасаясь.

Они обнялись с Пайсом, с которым не виделись бог знает с каких времен и с которым когда-то работали и краболовами на Камчатке, и ловили треску в Гренландском море. И Он знал, что у них есть своя история — или множество историй, замешанных на поте, крови и холоде полярных штормов, особенно той истории, в которой один спас жизнь другому, храбро прыгнув за борт и перерезавший линь, захлестнувший ногу и вместе с клеткой тянувший одного из них ко дну. После этого они стали кровниками, побратались и были как единое целое.

Пайс

каждому из бригады плеснул из термоса по кружке настоящего крепкого кофе и сунул по куску эрзац-хлеба, а они, прихлебывая его и, жуя кислый хлеб, на какое-то время разомлели, потому что были людьми бывалыми и умели ценить свободную минуту и еще потому что несколько мгновений в их жизни не надо было никого бояться и не надо было никуда бежать, а можно было посидеть и расслабиться. А Он подумал, что о Мексиканце уже забыли и что это тоже их общее свойством — стремление выжить за счет другого. Клипса пришел в себя и отполз к стене. К своему кофе он даже не притронулся.

— Придется его бросить здесь, — произнес Сержант и нехорошо подмигнул Бригадиру.

Он знал, что все они после этой фразы не обретут ни уверенности, ни силы — пусть даже если их цель для кого-то эфемерна, несбыточна, а Сержант забубнил: "К черту! Зачем он нам, зачем он нам?!..", и с вызовом глядел на молчащего Попа.

Слаб был Сержант. Умел жить от сих до сих — армейские рамки не позволяли раскрыться таланту психопата. Все, что выходило за пределы его понимания, приводило к внутреннему срыву, и от этого он был непредсказуем и опасен. Не было у него принципов, верности, не было убежденности, а лишь стеб, предательский, как удар ножа в спину, а может быть, не было и этого, а один страх оттого, что знал, чувствовал — не все выберутся из заводов Мангун-Кале.

— Посмотри! — сказал Он многозначительно, показывая на приготовленное Пайсом оборудование: сумки, костюмы и ранцы со «спасателем».

Где-то снаружи, за дверью, дрожали работающие двигатели, что-то механическое попискивало. Крыса прошмыгнула в нору в предчувствии запуска. Клипса, всхлипывая, прятался ото всех за трубу; и Он знал, стоит направить мысли Сержанта на что-то конкретное, как он снова обретет душевные силы.

— Посмотри!!! — повторил Он еще раз уже не только одному потупившемуся Сержанту, а всей бригаде. — Вот чем ты должен заняться!

— В самом деле? посмотри! — то ли удивился, то ли подтвердил Пайс.

И тут же, глянув на часы, выдал каждому серебристый комбинезон и по комплекту «спасателя» с маской.

Ван-Вэй, надевая комбинезон, наклонился и, превозмогая свою природную робость, прошептал:

— Капитан, на два слова…

— Подожди, — ответил он, наблюдая, как собирается Сержант — молчаливо и отрешенно, и как Поп уговаривает Клипсу по кличке Мясо собраться с духом, — подожди…

Он знал, что стоит Сержанту взбунтоваться и Мясо останется здесь, дисциплина в их бригаде будет хромать на обе ноги. А этого допустить было нельзя. В следующий момент его отвлекли: Бар-Кохба как бы невзначай оказался радом, почему-то оттеснил честного китайца и попросил показать, как действует аквамат-загубник. А потом произнес, глядя на Китайца своими наглыми, бесцветными глазами, в которых таилась бешенство:

— Я чую ее! Я чую запах смерти!

Но Он не придал значения странному поведению китайца и Бар-Кохбы, и, наверное, это было его самой большой ошибкой. Потом Пайс по старой русской привычке еще с рыбацких времен приказал всем присесть перед дорожкой, тепло подмигнул ему одному, посмотрел на часы и скомандовал: "С богом!" Они поднялись — одинаковые в своих комбинезонах, как близнецы, одинаковые в своем устремлении к свободе, одинаковые от природы, но разные по сути. И Он успел подумать, что все задуманное может кончиться успешно и что они через полчаса окажутся на свободе. И на мгновение у него от этой мысли даже закружилась голова.