Желтая роза в ее волосах
Шрифт:
В центре помоста вольготно расположился в дубовом кресле Некто – в бесформенном и морщинистом угольно-черном балахоне. Лицо неизвестного человека (человека ли?), скрывается под капюшоном, старательно накинутым на голову. Видны только руки – большие, чёрные, но с бело-розовыми ладонями. Ладони нервно обнимают, постоянно двигаясь туда-сюда, массивный черный посох, в навершии которого искусно вырезана голова лохмато-кучерявого пуделя.
Справа от Главного – на краюшек стула с высокой резной спинкой – осторожно присела тоненькая женщина, облачённая в тёмно-синий плащ, капюшон которого наброшен на голову только наполовину. Очень светлые, чуть волнистые волосы,
До чего же печальные глаза, Боги мои!
Слева, на низенькой скамеечке, красуется черный упитанный Кот, нагло закинувший лапу-на-лапу и грустно улыбающийся сквозь роскошные усы чему-то своему.
А в клетке грустит-печалится пожилой человечек – в черном смокинге и белой манишке, с малиновой бабочкой в синий горох – испуганный и несчастный.
Ба, да это же Евгений Ваганович Петросян, собственной персоной. Неисповедимы пути земные. Неисповедимы…
– Начинаем Заседание! – летит над площадью могучий бас. – Мастер Мольер, как Прокурор Инквизиции, огласите обвинения!
Худой высокий человек в кудрявом рыжем парике величественно поднимается на помост.
– Я, Жан-Батист Мольер, Прокурор Великой Инквизиции, – голос говорящего дрожит от волнения, – обвиняю этого человека в страшном преступлении! Он нарушил все принципы и устои Высокого искусства Сатиры. Высокого, судари мои! Искусства, призванного бороться с наклонностями низменными и подлыми…. Человек может быть всецело предан Добру, может сочувствовать тёмному Злу. Бывает. Но, если этот человек низок, то последствия его деяний будут страшны и ужасны. Так, по крайней мере, говорится в старинных легендах, и я им верю…. А обвиняемый поклоняется низости, он возвел ее в культ. На его выступлениях люди смеются животным смехом – грубым, как урчание переполненного желудка. Каждая вторая шутка обвиняемого посвящена вариациям на туалетную тематику, каждая первая – человеческим испражнениям в более широком понимании. Потакать низменным наклонностям толпы – дело страшное, с итогом кровавым. Так, по крайней мере, поётся в старинных балладах, и я им верю…. Один неглупый молодой человек сказал, мол: – «Петросян – хуже героина». Я полностью согласен с этим утверждением и требую для обвиняемого одного – очищения светлым огнем. Причём, немедленно!
– Ну, что же, – задумчиво произносит Главный. – Ваша позиция понятна…. А, что нам скажет Адвокат? Кстати, кто у нас сегодня – Адвокат? Бенгальский? Бжезинский? А, вспомнил! Березовский. Прошу, прошу…
– Борис Абрамович, – представляется Адвокат, низенький лысый мужчина в помятом костюме, после чего сразу же переходит к делу: – Я не очень понял коллегу. Все это, безусловно, очень хорошо и мило. То бишь, благородство, чистоплюйство и борьба с пошлостью…. Но, какое отношение эти термины имеют к бизнесу? Ни малейшего! Мой подзащитный, отнюдь, не Мессия, и даже не врач Душ человеческих. Он, если смотреть в корень вопроса, является обыкновенным бизнесменом. Есть спрос – есть предложение. Люди покупают билеты на его выступления, значит, товар востребован рынком. На этом, собственно, и всё. Поэтому суть ваших претензий мне непонятна…. Вот, кстати. В первом зрительском ряду я вижу известного юмориста Михаила Задорнова. Он занимается тем же, что и мой подзащитный, а именно – смешит народ. Но его никто не судит. Более того, даже издали заметно, что этому человеку здесь благоволят. Почему такое? Ответьте, коллега!
И, действительно, недалеко от помоста стоит Михаил Николаевич Задорнов – в средневековом раззолоченном камзоле, на боку наличествует рыцарская шпага, на груди – разлапистые ордена-снежинки.
Вместо Прокурора Березовскому отвечает Сам:
– Я лично много раз бывал на концертах Мастера Михаила. Да, на его выступлениях люди смеются. Смеются, а не пошло ржут. И когда зрители – по окончании спектакля – покидают зал, то одни задумчиво молчат, а другие, наоборот, грустно улыбаются. Происходит то, что и должно происходить – люди задумываются. О чём? Например, о том, так ли они живут, тем ли ценностям поклоняются…. А с выступлений вашего визави зрители выходят без тени раздумий в глазах, глупо гогоча, довольные собой и окружающим их Миром. Так и появляются на Свет законченные подлецы. Поэтому, господа и дамы, оставим Мастера Задорнова в покое…. Если у защиты есть свидетели, то пусть они выйдут на помост!
По ступенькам поднимается здоровенный малый, одетый как горожанин средней руки, упитанный и краснощекий. Слегка запинаясь, но без особого смущения, малый заученно бубнит:
– Мы, это…Мы очень любим Евгения Вагановича. Он для нас – как отец родной. Вот, послушаешь его, посмеёшься вволю, а назавтра и работается гораздо лучше. То есть, веселей и сподручней…
– Простите, любезный, – встревает Кот. – А вы, случайно, не живодером трудитесь?
– Зачем – живодером? – обижается свидетель. – Я мясником работаю, на Сытном рынке.
– А, позвольте, такой вопрос, – оживляется Мольер. – Если бы ваш любимец на сцене, скажем так, громко пукнул. Что бы вы сказали на это?
– Громко пукнул? То есть, перднул? – уточняет мясник. – Это было бы прикольно! Ну, а если и баба его – то, и вовсе, закачаешься. Даже если бы и по куче наложили прямо на сцене – что ж, мы с пониманием, хорошей шутке завсегда рады…
Вокруг поднимается бестолковый шум – подбадривающие выкрики, смешки, ругань.
Некто – в черном бесформенном балахоне – начальственно стучит посохом по помосту. Над площадью воцаряется звенящая тишина.
– Разрешите, Мессир? – негромко спрашивает тоненькая женщина в синем плаще.
Как же печальны глаза ее. Как же печальны, Боги мои…
Получив молчаливое одобрение, женщина негромко распоряжается:
– Стража! Отвести этого человека за городскую стену и отпустить на все четыре стороны. При попытке вернуться – незамедлительно повесить.
– В батоги его, в батоги! – неожиданно взвизгивает Кот.
Стражники уводят незадачливого мясника.
Борис Абрамович недоуменно разводит руками:
– Но, позвольте! Так, ведь, нельзя…. А, как же – свобода? А, нетленные принципы демократии? А, плюрализм мнений, в конце-то концов?
– Бенгальский, то есть, Березовский…. Вам голову давно не отрывали? – переходит в наступление Кот. – Можно, блин, и оторвать. Типа – для пущего эффекта…
– Тишина! Прения окончены! – прерывает спорщиков авторитетный «шаляпинский» бас. – Через пять минут будет оглашен приговор.
На мое плечо ложится тяжелая рука. Это капитан Зорго, старый и верный товарищ.
– Андрес, я всё понимаю – тебе очень хочется узнать, чем завершится этот цветастый спектакль. Но, к сожалению, нам уже пора. Шхуна ждать не будет, пойдём…
Быстрым шагом – по узким, извилистым, мощёным грубым булыжником улицам, время от времени ловко уворачиваясь от помоев, по-простому выплёскиваемых из окон – удаляемся от Площади. Туда, где остро пахнет морем – в сторону Порта.
Уже видны стройные мачты кораблей, уже слышна старинная матросская песня:
Наш фрегат давно уже на рейде.