Жёлтая роза
Шрифт:
— Почему же?
— Да потому, что пастух всегда имеет дело с умной и смирной скотиной. Он даже не станет выпивать за одним столом с чабаном или свинопасом.
— По-вашему выходит, что пастухи — степные аристократы? — вмешался конюший.
— Я о том и толкую. Как среди господ дворян бывают бароны и графы, так и среди пастухов бывают табунщики и гуртовщики.
— Так, значит, и в степи люди не равны?
— Равных и не будет, пока свет стоит. Кто родился благородным, тот и в сермяге благородным останется: у него рука не поднимется украсть чужого быка или лошадь, даже если она приблудится к его стаду. Он разыщет хозяина и отведёт её домой. Хотя, конечно, другой раз и не постесняется обвести вокруг пальца на ярмарке какого-нибудь простачка.
— Это тоже аристократическая черта; обман на конной ярмарке считается благородным делом.
— А на скотной и подавно. Поэтому вы, достопочтенный господин, сейчас держите ухо востро, — ведь как угоните отсюда свой скот, я уж за него не в ответе.
— Спасибо за предупреждение.
Голос доктора прервал беседу:
— Господа! Выходите из «очага». Сейчас увидим восход солнца.
Художник со своим этюдником стремглав выбежал из кухни и принялся торопливо набрасывать эскиз, но пыл его очень скоро прошёл.
— Какой диссонанс! Что это за тона? На горизонте какой-то лиловый туман, над которым виднеется оранжевое небо, а земля почему-то тёмно-синяя; продолговатое облачко над туманом отливает розовым. А какой багряный ореол предвещает восход солнца! Раскалённая, огненная гора, похожая на пылающую пирамиду, вздымается из-за резко очерченного горизонта. Солнце как раскалённое железо — никакого сияния, на него можно смотреть простым глазом. О, смотрите же, господа! Оно становится пятиугольным. А вот поднялось повыше и опять вытянулось — будто яйцо лежит! Вот оно начинает суживаться внизу и растягиваться сверху, совсем как шампиньон. Ого! Вот сейчас оно смахивает на римскую урну! Нелепость! Это даже нельзя написать. А-а, вот перед ним проплывает узенькое облачко. Теперь солнце как амур с завязанными глазами. А сейчас оно стало похоже на усатого инспектора. Нет! Если я напишу это пятиугольное, усатое солнце, меня отправят в сумасшедший дом.
Художник с досадой швырнул кисти на землю.
— У этих венгров всё какое-то необыкновенное. Вот они показывают нам восход солнца, самый настоящий восход солнца, и тем не менее это невероятно, неправдоподобно.
Доктор принялся объяснять, что это такое же оптическое чудо, какое создаёт мираж: то есть преломление лучей, проходящих через по-разному нагретые слои воздуха.
— И всё же это невероятно, я не верю своим глазам.
Но вот ещё миг — и солнце ослепительно засияло. До сих пор оно было миражем, вызванным преломлением лучей в атмосфере, но когда его подлинный лик стал струить свои лучи, на него уже нельзя было безнаказанно глядеть простому смертному. И тогда небосвод, сиявший до сих пор розовым светом, внезапно запылал золотом, и горизонт как бы растворился в небе.
С первыми лучами солнца сразу поднялся весь спящий лагерь: лес рогов зашевелился. Бык-вожак потряс большим колокольчиком, привязанным у него на шее, и на этот звон ответил степной хор: замычали полторы тысячи коров.
— Изумительно! Божественно! — восторгался художник. — Да это совсем как вагнеровский хор! Состязание гобоев, валторн, туб! Какая увертюра! Великолепный марш! Это прямо финал из «Гибели богов».
— Сейчас они пойдут к колодцу, — объяснил господин Шайгато. — Каждая корова зовёт своего телёнка, поэтому-то они и мычат.
Три пастуха подбежали к колодцу, сруб которого представлял собою великолепное творение плотничьего мастерства, и, приведя в движение журавли, стали наливать водою большую колоду. Эту нелёгкую обязанность им приходилось выполнять три раза в сутки.
— А нельзя разве для этого использовать машину на конной тяге? — спросил у старшего гуртовщика венский господин.
— Есть у нас такая машина, милостивый государь, но любой пастух скорее согласится натереть себе мозоли, нежели мучить такой машиной свою лошадь.
Во время водопоя четвёртый пастух, стоя у колоды, отбирал коров, являвшихся собственностью почтенного Шайгато. Поймав телёнка, он отводил его к загону, а корова потом уже сама следовала за ним. Таким образом ему удалось загнать отобранных коров за ограду.
— Это мой скот, — сказал почтенный Шайгато венскому господину.
— Откуда же это пастух знает, какая из коров ваша, господин Шайгато? — спросил конюший.
Старший гуртовщик посмотрел на него с сожалением и в свою очередь спросил не без насмешки:
— Видели ли вы когда-нибудь, милостивый государь, двух одинаковых коров?
— На мой взгляд, они все одинаковы.
— А на взгляд пастуха — совсем разные.
Конюший с явным удовольствием посматривал на отобранных коров.
Молоденький подпасок прибежал с вестью, что с вышки уже виден пастух. Он скачет сюда во весь опор.
— Загонит коня, негодник! — ворчал гуртовщик. — Пусть только попадёт мне в руки, я с него шкуру спущу.
— Неужто вы его будете бить, хозяин? — полюбопытствовал конюший.
— Нет, этого я делать не стану. Лучше уж убить пастуха, чем ударить; пастух обиды не прощает. А этот ещё вдобавок мой любимец. Он мой воспитанник. Я его, шалопая, и крестил.
— И вы всё-таки с ним расстаётесь? Отпускаете со стадом в Моравию?
— Потому и отпускаю, что хочу ему добра. Не нравится мне, что малый так увивается вокруг желтолицей девчонки из хортобадьской корчмы. Это добром не кончится. У девчонки уже давно есть возлюбленный: какой-то табунщик. Сейчас он служит в солдатах, но если придёт домой в отпуск, эти два дурня подерутся из-за неё, как два быка из-за коровы. Пусть уж Ферко уезжает подальше; там он быстро влюбится в какую-нибудь красотку Анчу и забудет свою Жёлтую Розу.
Тем временем ветеринар осмотрел весь отобранный скот и оформил паспорт на каждую корову. Затем подпасок вывел киноварью на боках у коров инициалы нового владельца (ведь пастухи все грамотны).
Послышался топот копыт. Пастух был уже близко. Утренний ветер освежил его хмельную голову, а быстрая езда прогнала сон. Невдалеке от загона он, совсем уже бодрый, спрыгнул с коня и повёл его под уздцы.
Выйдя ему навстречу, гуртовщик крикнул:
— Эй ты, непутёвый, наконец-то тебя чёрт принёс!