Желтый дом. Том 1
Шрифт:
Подошла Тваржинская. И, не поняв, из-за чего смех, начала смеяться вместе со всеми. Присутствовавший при сем Вадим Сазонов решил поведение Тваржинской сделать главным пунктом в своем очередном доносе. При этом он ощущал, себя борцом за прогресс, наносящим удар по пережиткам сталинизма. Этим сталинским подонкам, думал он с удовлетворением, надо дать по мозгам так, чтобы они...
Но самое любопытное с этими надувными куклами, продолжал развивать свою идею Добронравов после ухода Тваржинской, состоит в том, что они суть куклы, пока их не надули. А стоит их надуть, как они преображаются и начинают руководить всерьез. Именно эти надувные куклы и решают все важнейшие дела общества. Надувающие их имеют лишь ту власть, что от них зависит их надувание. Но они не могут не надувать, они обязаны надувать, ибо в этом и состоят их социальные функции. Они знают, кого, когда и как надувать и на какое место сажать или
А вся схема (модель) общественного устройства, продолжал МНС, когда Добронравов умолк, выглядит так. Внизу кишит масса простого люда. Кишит, как червяк в деревенской помойке. Кое-кто из нее слегка раздувается и выталкивается вверх. Из них далее выталкиваются еще более раздутые. И так далее вплоть до Генсека. Общий принцип: чем пустее, тем выше. Каждый член общества имеет гвоздь, которым он может при случае проткнуть раздуваемого. Но не всегда это удается. Например, если индивид окружен другими индивидами плотно, так что через них не протолкнешься, то, минуя окружающих, его проткнуть нельзя. Основной принцип надувания: никто не раздувается сам, его надувают всегда другие. Но можно надуть надувающих — в смысле обмануть, оттолкнув надуваемого и подставив себя вместо него.
Подошел Субботич и сказал, что это — вульгаризация человеческого общества, что реальный человек на самом деле есть продукт и т.д. Стало скучно. Вот так, резюмировал Добронравов, у нас гаснут все творческие порывы.
Из рукописи
Руководство обществом есть управление идеологическим состоянием общества и управление обществом через идеологию. Идеология общества есть его социальный интеллект, и наоборот. В силу особенностей объекта управления и средства управления в этом случае управление теряет типичные черты управляющей деятельности и приобретает черты, позволяющие ставить этот вид управления наряду с управлением вообще как особый вид деятельности. Ничего необычного в этом нет. Это, между прочим, типичный пример диалектики, когда общие черты вида становятся его особенными чертами по отношению к чертам обособившегося его подвида. Но дело не в этом. Дело в том, что в случае с интеллектом Сталина речь идет не просто об исполнении функций социального интеллекта Вождя особым человеком, а об идеологической революции во всем обществе. У нас много говорят об индустриализации, коллективизации, создании армии и т.п., но очень скромно говорят или вообще помалкивают об этом самом главном явлении этого периода — именно об идеологической революции. Это — не ликвидация безграмотности, не рост образованности, не антирелигиозная пропаганда, не создание особой, социалистической литературы. Это — нечто более серьезное. В чем суть этого явления, я специально скажу дальше. А пока я хочу остановиться на чисто формальном аспекте дела.
Перед партией, захватившей власть, хотела она этого или нет, сознавала она это или нет, встала задача — навязать свою партийную идеологию всему обществу. Иначе она у власти не удержалась бы. А это практически означало идеологическое «воспитание» широких масс населения, создание для этой цели армии специалистов — идеологических работников, создание постоянно действующего аппарата идеологической работы, проникновение идеологии во все сферы жизни. А с чем приходилось иметь дело сначала? Малограмотное и безграмотное население, процентов на девяносто — религиозное. В среде интеллигенции преобладали всякие формы «буржуазной» идеологии. Партийные теоретики — недоучки и болтуны, начетчики и догматики, запутавшиеся во всякого рода старых и новых идейных течениях. Да и свой марксизм-то они знали так себе. Как признавал сам Ленин, через пятьдесят лет после опубликования «Капитала» его понимало всего несколько десятков человек, да и то неправильно. А теперь, когда возникла задача переориентировать основную «теоретическую» работу на массы, да еще массы низкого образовательного уровня и зараженные старой религиозно-самодержавной идеологией, партийные теоретики оказались совершенно беспомощными. В это время возникали многочисленные кружки по изучению марксизма. Это было сплошное убожество. Я приглядывался к тому, что в них происходило. Смеха достойно. Фактически никто и ничего не понимал. Да и с чем было партии идти в массы? С «Наукой логики» Гегеля? С «Капиталом», который никто не понимал? А то, что Гегеля вообще было невозможно понять, это было общепризнано. Насчет Маркса признаваться боялись. Совершенно очевидно, что нужны были идеологические тексты, соответствующие возникшей задаче. Нужна была идеология как таковая, с которой можно было бы уверенно, настойчиво и систематично обращаться к массам. А ее фактически не было. То, что было в наличии, была муть, пригодная для узкокружкового трепа, но не для идеологического перевоспитания масс. И главное, что обеспечило успех Сталина, было создание такой идеологии. А создал ее я.
Считается, что всю эту идеологическую революцию организовали и провели Петин, Канарейкин, Федькин и другие высокотитулованные и широкоизвестные наши философы.
Отчасти это верно. Но с одним коррективом: они действовали по указаниям Сталина и под его контролем, то есть по моим указаниям и под моим контролем. Они были лишь исполнительным аппаратом. Они исполняли при мне примерно ту же роль, какую при Сталине как волевом руководителе исполняли такие его холуи и подонки, как Ворошилов, Буденный, Молотов, Каганович и другие. Прочитайте их сочинения! Неужели вы думаете, такие кретины могли что-то выдумать и изобрести сами?! Петин, Федькин, Канарейкин и иже с ними проводили идеологические погромы по указаниям Сталина (то есть моим) и спускали в массы сталинские (то есть мои) идеи и «открытия». Ко всему прочему они жили реальной жизнью — отхватывали степени и звания, должности, награды, квартиры, дачи. Они привели в движение определенную категорию людей, которые начали ожесточенную борьбу за свои шкурнические интересы, выполняя при этом функции проводников в жизнь сталинской идеологии. Это была серьезная жизненная борьба. Сталин ведь был не один. И у него было много конкурентов и противников. И другие деятели партии занимались самоутверждением. В общем, идеологическая революция проходила в борьбе многочисленных тенденций и сил. И в начале пути еще далеко не было ясно, что линия, представляемая Сталиным, победит.
Но у меня не было сомнений в том, что так или иначе, но именно моя линия является единственно жизнеспособной. То, что она срослась со Сталиным, было делом случая. Хотя если бы не я, то другие люди выполнили бы ту же роль примерно так же. Если бы не Сталин, то другой вождь в идеологическом плане вынужден был идти тем же путем. Сталину повезло, что для него нашелся я. А мне повезло (или не повезло?), что я встретился с ним.
Секс и революция
Потом состоялось закрытое совещание дирекции, на котором присутствовали представители ЦК, МГК, РК, президиума АН, Института идеологии АН. Тузик сказал, что проблеме надо придать философскую направленность. Трус предложил учесть данные математической логики. Умильяновский настаивал на обобщении открытий кибернетики и генетики. Тваржинская потребовала провести непримиримо-партийную линию, придав проблеме остро-боевито-идеологически-политическую направленность. Заслуженный антисемит Ежов потребовал подвергнуть острой критике сионистскую лжетеории обрезания. Его поддержали Ойзерман, Рабинович и Фриш, которых допустили на совещание исключительно для того, чтсй бы доказать, что никакого антисемитизма у нас нет и быть не может. После совещания Тваржинская спросила у Ежова, кае же евреи размножаются, если им делают обрезание. А они хитрые, сказал Ежов, они отрезают то, что не нужно, а то, что нужно, они имеют побольше, чем наш брат иван. Безобразие, сказала Тваржинская с чувством. Ну, мы теперь за это возьмемся!
Дискуссия о партии
— Все наше общество, — говорит Сталин, — есть разрошаяся партия. Так что вступишь ты в партию или нет, для партии роли не играет, ибо ты все равно есть неформальный (или неоформленный) член. Это играет роль лишь для тебя. Не вступишь в партию, не допустят в кандидаты философских наук, не напечатают монографию, не дадут должности старшего сотрудника, не повысят зарплату, не дадут три библиотечных дня в неделю, не допустят приобрести в кооперативе отдельную квартиру. Так ведь?
— Так, — говорит МНС.
— Не слушай его, — говорит Ленин. — Он вульгаризирует все, к чему прикасается.
— Я лишь срываю покровы и обнажаю суть, — говори: Сталин. — А если суть вульгарна сама по себе, не моя в том вина. Наш мальчик хочет вступить в партию, и мы обязань сказать ему правду. Так вот, разговоры о том, что партия выражает интересы класса, относятся к чему угодно, только не к нашей партии. Наша партия всегда преследовала и преследует только свои собственные цели, выражала и выражает только свои собственные интересы.
— Сталин прав, — говорит Берия. — Посмотри, кто шел раньше в партию: отщепенцы, обиженные, авантюристы, неудачники, психически неустойчивые, честолюбивые и прочая нечисть. Это потом их облагородили.
— Не преувеличивай, — говорит Ленин. — Были и приличные люди.
— Были, да сплыли, — говорит Берия. — Где они?
— А нынешние диссиденты лучше, что ли? — говорит Маркс. — Тоже отходы всякого рода. Это естественно. Всегда так бывает. Зато теперь в партию идет цвет общества. Вот, например, наш мальчик будет поступать. Ни за что не поверю, что он только корысти ради. Есть же у него чистые побуждения. Так ведь?