Желтый дом. Том 1
Шрифт:
— Так, — соглашается МНС.
— Захватив власть, партия все общество организует по своему образу и подобию, — говорит Сталин. — Но при этом обязательно соблюдаются принципы...
— Централизация, иерархия, дисциплина снизу доверху, — перебивает Ленин.
— Секретность, — добавляет Берия. — Секретность всех важнейших действий руководителей и образа их жизни. И вознаграждение по месту в иерархии.
— Все это так, — говорит Сталин. — Это все общеизвестно. И не оригинально. Главное же — единомыслие. Причем единомыслие не как сговор, а как естественная форма поведения. Понимаешь, куда я клоню? А что для этого нужно?
Наши праздники
Но вот, бывает, даже нас
Дарят вниманьем иностранцы.
И забываем мы тотчас,
Что мы — советские засранцы.
Являем знание вещей,
Каких они не знают сами.
Пускаем пыль. И вообще,
Понять даем, что мы — с усами.
Поим их
Ведем в Большой, презрев препоны,
И кормим черною икрой,
И кажем древние иконы,
И откровенно говорим,
Пусть даже нас стукач не слышит,
Что мы свободно тут творим,
А не по указаньям свыше.
Из рукописи
Я долго не решался описать этот случай. Случаи такого рода стали литературным и киношным штампом. Потом я подумал, что мне ведь наплевать на то, что обо мне подумает читатель. А кроме того, в те времена эти случаи штампами не были. Они только еще изобретались.
Однажды ночью ко мне пришли чекисты. Меня избили так, что я потерял сознание. Очнулся в камере. Цементный пол. Ни окна, ни стула, ни койки. Ничего. Только выщербленные стены и железная дверь. Потом начались допросы. Нет надобности говорить, что это такое. Это тоже стало штампом в разоблачительной литературе. Мне выбили зубы. Сломали нос. И сделали со мною еще кое-что, вследствие чего я навсегда утратил интерес к женщинам. Я толком не понимал, чего они от меня хотели. Но я так и не назвал Его имени. Я до сих пор не знаю, было это устроено Им самим с какой-то неведомой мне целью или сделано всерьез другими и я уцелел благодаря Его защите. Или уцелел случайно. С тех пор у меня пропала радость жизни.
Радость жизни имеет биологические основы. Но в развитой форме и как массовое явление это есть социальное качество индивидов, их поведения и взаимоотношений. Это то, чего в России всегда было очень мало. Здесь работали и ели без радости. Без радости одерживали победы, добивались успеха и благополучия. Даже детей делали без радости, так, между прочим делали. После революции появились какие-то надежды и проблески радости. Но одновременно началось систематическое истребление именно радостного начала нашего бытия. Хотя улучшались бытовые условия, радости не прибавлялось от этого. Я видел, как живут Петин, Федькин, Канарейкин, высокопоставленные чины из ЦК. Кошмар какой-то. Серость ужасающая. Они испытывают удовлетворение. Но настоящей радостью там и не пахнет. Коммунизм вообще, как мне кажется, имеет тенденцию заменять радостность состоянием некоего сытого, чванливого, серьезного довольства и скучного чиновного ликования, подобно тому, как он заменяет религиозные чувства и состояния своей тошнотворной идеологической блевотиной.
Секс и революция
После того как Качурин произнес на малой лестничной площадке пламенную речь в защиту гомосексуализма, Добронравов сказал, что в таком случае надо разрешить и скотоложство, ибо мы в некотором роде тоже скоты. Субботич сказал, что не все мы скоты, что научно правильнее нас считать животными, так как «скоты» — понятие скорее моральное, чем социологическое. Смирнящев сказал, что его сосед по даче специально содержит для этой цели козу. Подростки подглядели, чем занимается сосед с ней, и последовали его примеру. После этого коза стала такой потаскухой, что с ней теперь опасно встречаться в одиночку. Добронравов сказал, что для этой цели удобнее всего курица. Во-первых, дешево и нехлопотно, ее можно держать на балконе. Во-вторых, удовольствия больше, ибо курицы очень темпераментны. Они, сволочи, сопротивляются изо всех сил, царапаются и клюются, кудахчут истошным голосом, перья летят, как из распоротой перины. Это обостряет чувства. МНС сказал, что его волнует другая проблема, а именно — как совокупляются ежи и дикобразы. Все задумались и умолкли. В самом деле, как?
В это время мимо промелькнула Вирусик, бросив на ходу, что в буфете продают противозачаточные средства, что умнейшие люди института во главе с Тормошилкиной уже заняли очередь с утра, что...
Выдвижение на премии
Много лет подряд на Ленинскую премию выдвигали пятитомную «Историю философии народов СССР», созданную авторским коллективом из трехсот философов всех возрастов и национальностей страны под руководством академика Джопчука. И каждый раз проваливали. Но по разным причинам. В либеральный период провалили потому, что Джопчук — сталинский холуй и недобитый культист, что в первом томе полно ссылок на Сталина. Потом этот том переиздали, вычеркнув злополучные ссылки. Но провалили и на этот раз. Конкуренты (Канарейкин, Федькин, Петин) предложили премию не давать, подождать, когда выйдет второй полутом пятого тома. Потом провалили на том основании, что было слишком много ссылок на Хрущева. Соответствующие тома переиздали, ссылки на Хрущева выкинули, вставили ссылки на Брежнева. Но произошло непредвиденное: одного автора посадили в тюрьму за участие в деле крымских татар, другого посадили за избыток русского национализма, третьего упрятали в сумасшедший дом за защиту баптистов. Пришлось опять отложить. Наконец, случилось вообще полное безобразие: более десяти авторов эмигрировали в Израиль. Удар был настолько сильным и коварным, что Джопчук, который был уверен, что премия у него в кармане, на три месяца слег в больницу с инфарктом. На этот раз «Историю» решили выдвинуть не на Ленинскую, а на Государственную премию. Но все были уверены, что и на сей раз провалят, поскольку выработалась устойчивая привычка проваливать и поскольку появился более опасный конкурент — зять самого Председателя Совета Министров, членкор. В верхах уже решили, что Государственную премию следует дать именн ему. Пока Государственную. А Ленинскую ему дадут через пару лет, когда он станет академиком и когда выйдет его новый труд по проблемам управления, написанный для него многочисленными подчиненными. Ленинскую премию в этот раз заранее решено выдать самому Митрофану Лукичу за труд «Идеологическая борьба на современное этапе», в который вошли его многочисленные речи на эту тему.
Хотя было заранее известно, кто получит премии, для поддержания самой идеи конкурса и создания должного впечатления выдвинули многих других. Выдвинули книгу Тормошилкиной о Джордано Бруно, сборник под редакцией Сучкова и Качурина о принципах диалектического материализма в современной микрофизике, монографию Спиридонова о чувашском мыслителе прошлого века Иванове, признававшем первичность материи и изменяемость природы (но еще не общества), три книги Смирнящева о материальной импликации и три сборника на ту же тему, в коих он был редактором. Тормошилкину все поздравляли, ибо она была любимицей института, подобно тому, как в свое время Бухарин был любимцем партии. Качурин ходил с таким видом, будто он открыл с десяток новых элементарных частиц. Смирнящев собрал внеочередное заседание теоретического семинара, на котором сделал косноязычный доклад о новых идеях во взглядах на импликацию в работах западных логиков Монтгомери, Шляпке, Джонса и Рабиновича, которых он не читал по причине незнания иностранных языков.
Воспользовавшись праздничной суматохой, ряд младших сотрудников, которым не светила никакая премия (даже внутриинститутская в размере пятидесяти рублей), покинули институт с явным намерением напиться, ибо иных намерений у младших сотрудников нет и быть не может, когда они обретают самую способность иметь намерения.
Из рукописи
Я следил и слежу за всякого рода проявлениями оппозиции к нашему общественному строю и нашей идеологии. И что меня больше всего поражает в ней, так это — ужасающий дилетантизм. Странно, скажете вы, от меня слышать слово «дилетантизм» в отношении других, если я сам таков. Но я имею право так говорить. Во-первых, я — создатель нового идеологического учения. Во-вторых, я через несколько лет стал профессионалом во всем, что касалось создания нового общества и его идеологии. Вот в чем дело! Сталинизм можно обвинить в чем угодно, только не в дилетантизме. Даже ошибки и промахи сталинизма являются показателем чего-то другого, но не дилетантизма. Дилетантизм есть явление последнего времени. Он стал возможен благодаря тому, что от сталинизма несколько отступили, а образовавшиеся пустоты заполнились сразу халтурой, пустозвонством, потугами невежд выглядеть умниками. Если хотите, весь брежневизм есть дилетантизм по сравнению со сталинизмом. Дилетантизм не есть неопытность и неосведомленность. Это — определенный тип людей у власти, определенный тип политического поведения. В дилетантизме нет ничего глубокого. Даже репрессии, проводимые дилетантами, производят опереточный эффект.
Секс и революция
— Хотя русский народ не просыхал от пьянства, к проблеме секса он всегда относился трезво, — сказал Учитель на малой лестничной площадке. — Об этом говорит такой старый анекдот, получивший новую жизнь. Выглянул мужик в окно и выругался: мать честная! Соседи коров в поле погнали, а у меня жена еще не сексована.
— Про этого же мужика другой анекдот рассказывают, — сказал Добронравов. — Наслушался он разговоров о стриптизе, пришел домой и велел жене при свете раздеваться. Та сначала отнекивалась. Потом, смущенно хихикая, стала раздеваться. Посмотрел на это мужик. Плюнул. И сказал: и что хорошего в этом нашли на Западе?!
— А мой сосед, — сказал МНС, — как напьется, так говорит своей жене: блядовать — блядуй, но чтобы никакого секса!
Начало пути
Младшие сотрудники, прихватив с собою по дороге нескольких младших редакторов из журнала «Вопросы идее логии», быстро покинули территорию института и сосредоточились за углом, чтобы решить, куда двинуться с цель реализации возникших намерений. Светило солнце, настроение было великолепное.
Солнце — как во время Оно.