Желтый дом. Том 1
Шрифт:
Упомянутые две заметки определили тему разговоров собутыльников, направившихся в ДЖ отметить библиотечный день МНС. К заметке о МНС отнеслись двояко. Одни поздравили, сказали, что теперь все пойдет на лад. Другие посочувствовали, поскольку заметка вызовет злобу со стороны логиков, а они не остановятся ни перед чем во имя спасения достижений мировой науки. Что касается Запада, то мнения были единодушны: Они, конечно, постараются контакты с Западом прикрыть, но из этого вряд ли что получится, поскольку слишком много народу из самих привилегированных слоев заинтересовано в связях с Западом. Они фактически в основном потребляют продукты западной культуры и чувствуют себя в некотором роде иностранцами в своей стране. Дети и внуки правителей кровно заинтересованы в том, чтобы жить как бы на Западе. А если кто и заинтересован в том, чтобы восстановить «железный занавес», так это — серая партийная бюрократия,
В ДЖ к ним подсел Глеб Степинский, занимавший когда-то довольно крупные посты в ЦК комсомола, а затем — в аппарате ЦК партии. Несколько лет назад он был исключен из партии за попытку создания антипартийной группы и уволен (после серии постепенных понижений) с работы. Случай огласки в прессе не получил, о нем некоторое время говорили, но вскоре забыли. Глеб долгое время был без работы. Потом устроился куда-то библиографом рублей на семьдесят в месяц. За это время он успел основательно спиться. Но был, как и ранее, весел, разговорчив и остроумен. Начался суматошный разговор обо всем на свете, с надрывом, кто кого перекричит и пересмешит.
Из рукописи
И все же я не решился. Не из страха. И не из какого-то Рационального расчета. В конце концов, думал я, что происходит? Люди роют себе могилу? Да. Но они живут с мыслью, будто возносятся на небо. Люди влачат жалкое существование? Да. Но они живут с сознанием носителей величайшей мощи нового общества. Разве в театре зрители и актеры не знают, что они играют не себя и играют среди грошовых декораций? Знают. Но это не мешает им переживать происходящее как подлинность. Убрать Его — пустяк. Два движения: первое — вынуть спицу, которой я владею как шпагой; второе — пронзить Его сердце или мозг. И все! А что произойдет? Высокая страшная трагедия уступит место тусклому примитивному спектаклю на уровне самодеятельности. Он — не человек. Он — бог. Причем бог языческий. Страшный, а не добрый. Я живу лишь постольку, поскольку один Его божественный лучик падает и на меня. Я привык жить в Нем. И не смогу жить без Него, как улитка без раковины. И какое вообще имеет значение, есть я или нет и делаю я что-то или нет. А Он сосредоточил в себе весь смысл происходящего. Я могу убить тело Его, но я не смогу убить Его как душу становящегося общества. Чем больше я размышлял в таком.духе, тем менее острым становилось мое желание. Я стал выздоравливать и обретать прежнее спокойное расположение духа. Все-таки я Его любил. А подлинная любовь не протекает ровно. Кроме того, возникло еще одно важное обстоятельство, отвлекшее мое внимание и заставившее окончательно забыть свое преступное намерение.
Мистика и реальность
В партийной организации института состоят на учете несколько старых большевиков-пенсионеров. Большинство сотрудников института вообще старые члены партии. Даже молодые чуть ли не все имеют большой партийный стаж. Можно подумать, что родители их с рождения записывают в партию, как в России лет двести—триста назад только что родившихся мальчиков в дворянских семьях записывали в гвардейские полки. Но старые большевики до такой степени старые члены партии, что даже стерва Тваржинская на их фоне выглядит молодым коммунистом, а Тормошилкина кажется полной боевого задора комсомолочкой. Старые большевики все ужасно серые, косноязычные, но болтливые. И врут на каждом шагу. И само собой разумеется, все ужасно реакционные, хотя до сих пор ощущают себя пылкими революционерами. Но один из них довольно любопытен. Иногда его интересно слушать. Когда он несет всякую околесицу, невозможно понять, что у него идет от юмора, что — от склероза, что — от партийного идиотизма.
Теперь жить можно, говорит Пенсионер. Теперь вон даже склады для овощей и погреба из стекла делают. Утемнять приходится. Зачем утемнять? А чтобы люди не видели, что там пусто. Хотя, с другой стороны, раньше лучше было. Муку по всяким торжественным событиям выдавали. На похороны, например, по два кило белой муки выдавали. Приходишь на работу, а там во всю стену объявление: «Граждане умирающие! Мука выдается в красном уголке. По два кило в руки. Только ударникам труда». Прочитаешь — аж жуть берет. Но люди довольны были. И стимулы материальные были, не то что теперь. Потом выдачу муки отменили. Почему? Вот молодежь пошла, азбуку политграмоты забыла! Да потому, что, с одной стороны, жить стало лучше, а с другой стороны — муки не стало. Недовольство, конечно, было. Но народ был сознательный, помалкивали. Были, конечно, перегибы и жульничества. Один еврей подох через неделю после отмены выдачи муки, а справочку выправил, будто — наоборот, будто за неделю до отмены. Евреи — они все такие, хитрые. Но между нами, наш брат тоже не терялся. Был у нас один сотрудник. Тихий. В политкружке занимался. Так он чуть ли не каждый месяц приносил справку, будто кто-то в его семье умер. Никто, конечно, не умирал. Справки ему свояк доставал, он в домоуправлении работал. Разоблачили, конечно. Реабилитировали потом, конечно. А вы все жалуетесь! Зажрались вы, вот что я вам скажу. Прошли бы школу жизни, какую мы прошли, так помалкивали бы. Права человека, видите ли, им подавай!! А к чему они?! И что это такое?! С чем их едят?! Вот муки к празднику подкинули бы... Хотя бы членам партии со стажем... Э-эх!
Хрущевские мальчики
Глеб Степинский — характерный представитель «либеральной» молодежи (в то время), пробужденной к деятельности XX съездом партии и разоблачительным докладом Хрущева, или «хрущевских мальчиков». Возросли они при Хрущеве в самых различных местах, главным образом — поблизости от высшей власти. Глеб, например, стремительно вырос до секретаря ЦК комсомола по идеологии (первым секретарем был Шелепин, будущий Шеф КГБ). Другие двигались по линии редакций газет и журналов, аппарата ЦК партии, МИД, институтов и т.д. После падения Хрущева они еще некоторое время сохраняли свое качеств Глеб, например, демонстративно показывал свое почтение к опальному Хрущеву. Потом, когда Брежнев и брежневцы вошли в силу, многие «хрущевские мальчики» перемет нулись к брежневцам, некоторые захирели и канули серость, некоторые пострадали. Глеб, например, б несколько понижен в должности и отодвинут в сторону такое место, где он карьеру сделать уже не мог. Это обсто ятельство усилило в нем критическую струю, зародившую ся при Хрущеве. Он стал стремительно эволюционироват в направлении критики дефектов (пока еще дефектов, а сути) существующего режима. Не исключено, что он исп тал влияние растущего диссидентского движения.
«Брежневские мальчики» — это лишь «хрущевские мальчики», но постаревшие, насытившиеся или, наоборот, разочаровавшиеся и павшие. Глеб попал в число вторых. С группой толковых ребят он решил перейти от лозунгов и демагогии к серьезному изучению действительности. Через пару лет он подготовил сборник статей, который по их замыслу должен был положить начало «длясебяиздату» — серии критических исследований, предназначенных для просвещения партийного руководства и серьезного обсуждения назревших проблем в среде мыслящей части партийных работников. Но власти не поняли и не приняли добрых намерений группы «длясебяиздата». И разгромили их даже более жестоко, чем диссидентов. Поскольку все члены группы были добросовестными членами партии и остались в душе коммунистами, несмотря на исключение, история эта резонанса не имела.
«Хрущевских мальчиков» объединяла одна иллюзия: добиваться постепенной либерализации и рационализации общества путем подсовывания в речи руководителей прогрессивных идеек и намеков, путем незаметного подталкивания властей в нужном направлении. При этом, однако, они не забывали и о своих земных интересах. И надо признать, они преуспевали в этом направлении куда успешнее, чем прогрессировало общество. И это все не мешало исполнять обычные обязанности в том же духе, как это делали их предшественники и «недобитые сталинисты».
Ура, товарищи, ура!
Идет желанная пора.
Восторжествует разум здравый.
И нас допустят до управы.
Пусть Их кровавыми руками,
Но дело делать будем мы.
Мы либеральные идеи
В тупые всунем Их умы.
Тут вставим острую цитату.
Авось какой-то выйдет прок.
А тут... Ха-ха-ха-ха!.. незримо
Подпустим фигу между строк.
Потом поедем за границу
Свободой нашей мир дивить.
Расстрел отменим. Неугодных
Тихонько будем так давить.
И в мировом уже масштабе
Грозить ракетами рискнем.
И кукурузовым початком
Всем недовольным пасть заткнем.
Пора, товарищи, пора!
Не возвратится, что вчера.
История рассудит здраво,
И мы возьмемся за расправу.
Из рукописи
Арестовали отца и обоих братьев, а всех женщин (мать, сестру, жен братьев) с детьми куда-то выслали. Об этом мне сообщили на Лубянке, где предложили письменно подтвердить мой разрыв с родственниками как с врагами народа. Я это, разумеется, сделал. Месяца два после этого я ждал ареста сам. Но обо мне, казалось, все позабыли. Не давал о себе знать и Он. И я как-то опустел совсем и сник. Все стало безразличным. Я просто забыл о своем замысле.