Желтый дом. Том 1
Шрифт:
Чего хотят они и мы
— Никита считал себя великим специалистом в сельском хозяйстве, — говорит Глеб. — Он искренне хотел создать изобилие. Но чтобы сразу. Захотел, и готово. Отсюда — авантюризм и сумасбродство.
— Слишком дорого нам обходятся их добрые намерения. И что-то мне не верится в то, что это идет от доброты душевной. Это все то же насилование, но насилование заботой и добротой.
— Верно. Но сами-то они воспринимают это как проявление лучших качеств души.
Они все хотят, чтоб мы жили от пуза.
При коммунизме чтоб жили уж дети.
Решает один: нас спасет кукуруза!
Нет, соя! — решает другой благодетель.
А сами Они, нацепив побрякушки,
Хвастливые речи читают натужно.
Ракеты куют, самолеты и пушки
И лезут повсюду, где нужно — не нужно.
О гуманизме вопят до хрипоты
И
О Боже! Избавь нас от Ихней заботы,
Чтоб снять искушенье от Них избавляться!
— От них не избавишься уже. И от их доброты спасения нет и не будет. Сталин был куда умнее их. Он был циничен и страшен, а выглядел как настоящий благодетель. А эти умиляются на свое великодушие, а выглядят смешными и отвратными. Если хочешь, я тебе могу кучу всяких интересных фактов рассказать о них. Я ведь с ними встречался. И вращался в таких кругах, где о них все было известно.
— Чего Они хотят, ясно. А чего хотим мы?
— Я, например, хочу еще выпить. Но лучше уйдем отсюда, а то мне рожи вон тех «пролетариев» не очень нравятся. Я думал, что Они там про меня забыли. Что бы это могло значить? Придется сменить «точки». Давай двинем в центр. Там стукачей навалом, но им не до нас. Хотя лучше зайдем к одному знакомому. Тут недалеко. У него иногда угощают, так что мы немного сэкономим.
Но у знакомого ничего не вышло: он бросил пить. Вчера по телевизору, сказал он, была толковая лекция против пьянства. Лектор выдвинул три аргумента. Из-за пьянства, во-первых, падает производительность труда. Сокращается объем производства, во-вторых. И увеличивается число производственных аварий, в-третьих. Я, разумеется, против этого не мог устоять. К тому же у меня неправильная реакция на алкоголь: начав, не могу остановиться до тех пор, пока не будут исчерпаны все ресурсы и терпение общественных организаций. Поэтому я и завязал. Со вчерашнего вечера не пью. Но если вы не возражаете, я к вам присоединюсь.
Упившись, решили устроить хохму: позвонили Барабанову, у которого только что вышла вшивая статейка в «Коммунисте», и спросили от имени помощника начальника политуправления армии, не сможет ли он прочесть лекцию в МВС для высшего командования армии. С дрожью в голосе Барабанов пролепетал свое согласие. Всю ночь он не спал, репетировал. На другой день он ринулся в здание МВС на улице Фрунзе. Его, конечно, не пустили. Он учинил скандал, в результате которого его продержали под арестом до вечера, выясняя личность. Но кончилась эта история совершенно неожиданно: его действительно попросили прочитать эту лекцию. Лекция называлась «Человек как самооправляющаяся система». И она имела бешеный успех.
Из рукописи
Я понял, почему все-таки я Его не убил. Объяснение тривиально простое. Не пойму, почему оно так долго не давалось мне. Убить Его для меня было равносильно самоубийству. А самоубийство для меня было исключено, так как меня фактически не было. Нельзя уничтожить то, чего нет! Придя к такому выводу, я успокоился. Теперь я могу с чистой совестью набросать идеологический очерк, который, надеюсь, пригодится тем, кто будет делать «нового Сталина».
Я оставлю открытым вопрос о том, в какой мере следует при этом сохранить словесную марксистскую шелуху. Я буду излагать самую суть дела, которую можно будет облачить потом в любую словесную оболочку. Но если уж делать какие-то прогнозы, то я склоняюсь более к тому, что будущий идеологический реформатор постарается удержать из марксизма и ленинизма самый необходимый минимум, да и то чтобы не выглядеть выскочкой без исторических корней и традиций. Старого Сталина он, по всей вероятности, обойдет молчанием или уделит ему ничтожную долю внимания. О Хрущеве и Брежневе я вообще не говорю, ибо они — пустое место с идеологической точки зрения. Словечко «развитой социализм», которое подсунули Брежневу его бездарные помощники, ровным счетом ничего не значит. Будущий идеологический реформатор должен будет коренным образом изменить сам подход ко всем разделам идеологии. Я ограничусь рассмотрением именно этого изменения и особенностей нового подхода.
Прежде всего, чем диктуется необходимость этого изменения? Назову главные причины. Изменился весь строй мышления думающей части общества. Эта часть выросла количественно, совсем иной стала ее роль в жизни общества; ее влияние на все остальное население стало если не доминирующим, то близким к этому. Обнажилась сущность реального социализма (коммунизма). Наступило разочарование в нем, неверие в его светлые перспективы. Изменился тип наиболее активного индивида, в особенности — в образовательном и моральном плане. Западные страны стали перехватывать у социалистических стран знамя гуманизма и демократии. Диссидентское движение в социалистических странах. Спад религиозности на Западе и подъем ее У нас. Произошел раскол в коммунистическом движении на Западе (еврокоммунизм). Возросла угроза прихода к власти коммунистических партий в некоторых странах на Западе. Конфликт с Китаем. В такой обстановке сталинистский марксизм, фактически до сих пор господствующий у нас (пусть без упоминания имени Сталина, пусть замаскированный новыми словечками из науки и цитатами из речей Брежнева), уже не может быть столь же эффективным, каким он был ранее. Чтобы вернуть нашей идеологии былую силу, надо проявить изрядную долю мужества и преложить нечто неожиданно (может быть, даже ошеломляю ще) новое. Причем чтобы ошеломляющая новизна исходила не из выдумывания утопий и небылиц, а из непривычной трезвости мысли и предельно полного ее соответствия новому, но уже привычному миру. Нам теперь нечего бояться, ход истории уже предрешен, победа будет за нами. Нам нечего бояться, повторяю. Мы можем позволить себе быть откровенными и ясными. Даже циничными. Циничная откровенность теперь была бы гораздо более эффективной, чем ложь, демагогия, сказки о «светлом будущем». Цинизм был бы показателем силы, уверенности и ума, а прежние методы уже стали признаком слабости, неуверенности, глупости.
Все течет
В сталинские времена наряду с системой тайных доносов действовала система открытых обличений. Выступает, например, Иванов. Говорит о мудрости сталинской линии в сельском хозяйстве. Говорит, конечно, что Сталин — величайший гений всех времен и народов. Говорит — радуется: все заметят, какой он преданный и на все готовый холуй. И не ведает того, что через пять минут он будет в предынфарктном состоянии рваться на трибуну и слезно молить... Впрочем, не будем забегать вперед, а предоставим слово Петрову. Петров не торопясь поднимается на трибуну, наливает в стакан теплую и мутную воду из графина (о, эти графины! Куда вы исчезли со страниц нашей истории?!), мнет в руках бумажку с тезисами, ехидно усмехается. Тут вот несколько минут назад гражданин Иванов (что такое?! Зал затихает)... многословно и красноречиво демонстрировал нам, будто он (неужели и Иванов погорел?! О Господи, пронеси!)... А между тем этот некий Иванов (намек? А ведь Петров с детства дружил с Ивановым! Может, и сам Петров..) совершенно обошел вниманием мудрейшую сталинскую политику в области индустриализации страны. Случайно ли это, товарищи? В этот именно момент Иванов не выдерживает и со слезами кидается на трибуну, руками и ногами хватаясь за сердце. Тогда еще не знали, что такое инфаркт, и потому таковые встречались много реже. Партийные активисты хватают Иванова и заламывают ему руки. Услужливые холуи бегут звонить в Органы. Но не успевает Петров кончить свою обличительную речь, как из зала звучит реплика (это Сидоров кричит): мол, ты сам-то, гражданин Петров, кое о чем забыл!! Но Петрову везет — он еще на трибуне. Петров немедленно сникает, допивает графин до дна и начинает тут же признаваться в том, что он в своей речи недоучел то-то, допустил то-то, переоценил то-то...
Великим достоинством сталинских времен (это — одно из качеств Сталина, за которое народ до сих пор его любит) являлось то, что строго соблюдался принцип адекватности доноса и обличения, с одной стороны, и наказания, с другой стороны, а именно: 1) за каждый донос и обличение брали; 2) что на тебя доносили и в чем тебя уличали, за то тебя и брали. Например, уличил Петров Иванова в том, что он — замаскировавшийся троцкист, его и расстреливали как троцкиста. Писал Иванов на Петрова донос о том, что Иванов — личный адъютант Деникина, Колчака и Махно одновременно, того и расстреливали как такового. За все сталинские времена, говорят, была всего одна ошибка, когда монархиста расстреляли как кулака. Так за нее головой поплатилось все руководство ГубЧК.
Первые годы после смерти Сталина созданная им система доноса и обличения продолжала действовать, но принцип адекватности стал нарушаться в пункте первом: не всех, на кого доносили и кого уличали, брали. Многих оставляли на свободе впредь до особых распоряжений. После разоблачительного доклада Хрущева принцип адекватности стал иногда нарушаться и во втором пункте: стали появляться случаи, когда на человека доносили одно, но брали его почему-то совсем за другое. Затем наступил короткий период растерянности, в который доносы и обличения вообще утратили смысл, и брали людей совершенно независимо от них. Дело в том, что в этот период наступил кризис с доносно-обличительной деятельностью граждан нашего немножко недоразвитого социалистического общества не столько в связи с разоблачением «культа» и реабилитацией его жертв, сколько в связи с устранением самого содержания доносов и обличений. Ситуация в мире изменилась коренным образом, а доносы по-прежнему следовали на шпионов, троцкистов, монархистов, бухаринцев, меньшевиствующих идеалистов, замаскировавшихся кулаков...