Желтый смех
Шрифт:
Она ушла, и внезапно мне показалось, что в комнату проник дождливый день. Общий разговор становился мне все более и более чуждым. Я не переставал повторять себе: «Да, брат, да, ты можешь сказать, что произвел на нее впечатление, она обратила на тебя внимание, она, наверное, увидит тебя во сне сегодня. Твое присутствие обратило ее в бегство» и т. д.
В течение следующей недели мое чувство обрело новые силы. Два года я блуждал в жизни, как пробка по волнующемуся морю, встречая то здесь, то там моего белокурого идола. С каждым разом я чувствовал себя с ней все свободнее, но все же не осмеливался признаться ей в любви. Я ждал, чтобы она сама пришла сорвать меня с дерева, подобно прекрасным девушкам в платьях времен Директории, собирающим груши, как это изображено на календарях, которые дарят к Новому Году покупателям в универсальных магазинах.
Однажды я имел счастье встретить Алису на улице Тэт-бу. Она выходила из своего магазина, увидела меня первой и без церемоний похлопала меня по плечу.
— Как живешь, Николай?
— Понемногу.
— Как отец и мать?
— Хорошо, спасибо.
— Ты в какую сторону идешь?
Нам было по дороге. Мы шли рядом. Ее болтовня восторгала меня. Она пустилась на откровенности: «У меня есть возлюбленный, мой милый».
Говоря это, Алиса лукаво покосилась на меня.
— Да?! — ответил я. Сам же подумал:
«Черт возьми, я это отлично знаю».
Затем двусмысленный взгляд молодой девушки какое-то предчувствие заставили меня спросить:
— Он высокий?
Она несколько колебалась.
— Пожалуй… нет.
— Толстый?
— Бог мой, он чувствует себя достаточно хорошо! — и, смеясь, прибавила: — Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что… а я его знаю?
— Вот как?! — она принимала все более и более лукавый вид… — Возможно.
Тогда, толкаемый я не знаю какой идиотской силой, я крикнул что было мочи, как настоящий дурак:
— Это я!
Алиса посмотрела на меня с веселым удивлением, затем, перестав удивляться, сказала уверенно:
— Нет, мой милый, это Антуан Портзебр, молодой человек, которого ты видел у нас в прошлом месяце. Мы жених и невеста, и я в июне выхожу за него замуж.
Как раз в это мгновение велосипедист сшиб меня с тротуара. Он имел со мной длинное объяснение, во время которого Алиса дошла до своего дома, мало заботясь о тех эпитетах и определениях, которыми мы наделяли друг друга с энтузиазмом молодости.
Если я рассказал с некоторым избытком подробности своих чувств к кузине, то это отнюдь не из сомнительного удовольствия причислить себя к Дон-Жуанам. Нет, я далек от подобной мысли. Я вполне искренне и добросовестно изложил все фазы моего первого любовного волнения, не стараясь украсить себя павлиньими перьями. Я старался быть искренним во всем, ибо эта жалкая история и ценна только добросовестной точностью своих подробностей. И так же точно следует изложить и то, при каких обстоятельствах, через месяц после свадьбы Алисы, я поступил добровольцем в Иностранный легион.
Конечно, я мог бы сказать, что я отправился в легион в качестве бывшего императора, или бывшего короля, которому опротивели дела, или же в качестве разоренного миллиардера; нет, если я и отправился в Иностранный полк, то лишь по самым простым, уже высказанным причинам: несчастная любовь!
Но стоит ли в этом признаваться?
Знаменитый английский писатель Редиард Киплинг тоже оказал немалое влияние на мое решение.
Уже заранее я жил жизнью, полной красочности, под бананами, пальмами или бамбуками. Бель-Аббес, Тюен-Канг — без этих мест жизнь казалась мне пресной. Все штатские в моих глазах походили на моего отца, на мою мать, на Алису, ставшую госпожой Портзебр.
Мюрже, как я узнал из книг, оказал влияние на поколение, предшествующее моему: богема, вино, любовь, Мими, галстуки Лавалльер и процессии в Латинском квартале.
Для нас же, молодых людей 19… Киплинг был сержантом-вербовщиком, который отправлял нас к экваториальным чудесам в белой колониальной каске или кепи легионера.
Заранее напичканный воспоминаниями, заранее представляя себе пленительное возвращение в отпуск, с синим поясом на мундире, я отправился однажды в среду на улицу Св. Доминика, в призывной пункт.
Чиновник учреждения с напомаженными волосами, с самопишущим пером в петлице куртки, принял меня с любезной сердечностью.
— Что вам угодно?
— Поступить в легион.
— У вас имеются документы?
— Да.
— Пройдите сюда.
Он ввел меня в маленькую комнату, мебель которой состояла из печки и ее трубы.
Там ожидали несколько молодцов: три немца, совсем юных, в маленьких каскетках; солдат колониальных войск в форме; двое молодых людей в бархатных широких штанах и в голубых куртках. Мое появление не произвело ни малейшего впечатления. Солдат разговаривал с двумя рабочими.
— Я иду снова, потому что пять да десять, это будет пятнадцать; я уже пробыл десять лет; а с этими пятью и будет полностью.
— Хорошо кормят? — спросил я.
— Да это зависит, как… где… не всегда.
В приотворившуюся дверь просунулась голова капрала. «Желающие вступить в легион, сюда!»
Мы последовали за ним, прошли коридор и очутились в кабинете майора.
Майор был в штатском. Это был старый, добродушный человек. Первым прошел солдат колониальных войск. «Годен к службе!»
— Вы подождете вашу путевку.
— Так что, господин майор, у меня нет ни…
— А! Да! Вас зачислят куда-нибудь на продовольствие.
Очередь была за немцами.
Двое из них были приняты, у третьего не оказалось бумаг.
— Вы можете их доставить?
Последовал спор с писцом.
Настал мой черед.
— Зубы плохие, пишите, плохие зубы, верхний коренной слева; немного молод… хорошо.
Восемь дней спустя я был в Марселе, в форте Сен-Жан.