Жена авиатора
Шрифт:
– Ну, папа довольно сильно увлечен полковником…
– Да, я знаю. – Я совсем не собиралась его критиковать! Просто думала вслух. Никогда не стала бы обсуждать это с ним.
Внезапно мое настроение изменилось, как бывало всегда, когда я находилась с кем-нибудь из своих родственников. Отдельно от них я могла быть самоуверенной, почти беззаботной, имеющей собственное мнение. Однажды кто-то даже назвал меня жизнерадостной (хотя, если быть честной, это был первокурсник в колледже, принявший изрядную дозу скверного джина).
Когда бы ни собиралось вместе наше семейство, мне требовалось какое-то время, чтобы расслабиться и приспособиться к ритму их речи и добродушному подшучиванию друг
К слову сказать, ген музыкальности обошел меня стороной, как и многие другие фамильные черты – например, знаменитое чувство юмора Морроу. Так что мне всегда требовалось больше времени, чтобы вспомнить свою партию в этих домашних песнях и плясках. Вот уже неделю мы вместе с братом и сестрой ехали в Мексику на поезде, а я все еще чувствовала себя скованно и боролась с застенчивостью. Особенно рядом с Дуайтом, ведь он перешел на последний курс Гротонского колледжа. У брата появилась ранее несвойственная ему бледность и предрасположенность к странным приступам какого-то детского смеха, хотя физически он быстро взрослел и превращался в точную копию нашего отца.
Элизабет была такой же, как всегда, и рядом с ней я чувствовала себя прежней: в ее солнечном присутствии я была понижена в должности и больше не была самоуверенной выпускницей колледжа. В затхлом воздухе вагона я казалась себе такой же несвежей и помятой, как и несчастное льняное платье, которое носила. А она оставалась спокойной и хладнокровной, как манекен. Ни единой складочки, ни единого пятнышка не было на ее элегантном шелковом костюме, несмотря на рыжую пыль, влетавшую в вагон сквозь щели в окнах.
– Я тебя умоляю, не надо все усложнять, Энн, ради бога! Конечно, ты не станешь критиковать папу в лицо – только не ты!
Элизабет с росчерком подписала письмо, аккуратно сложила его и спрятала в карман.
– Адрес напишу позже. Только подумай, как отлично оно будет выглядеть на бланке посольства!
– Кому ты пишешь на этот раз? Конни?
Элизабет молча кивнула; она писала Конни Чилтон, своей бывшей соседке по комнате из Смита [2] , так часто, что этот вопрос едва ли стоило задавать. Я чуть было не спросила, нужна ли ей марка, но вовремя вспомнила, что мы теперь важные персоны. Наш отец был назначен послом в Мексике. Мы, Морроу, отныне не нуждались в таких обыденных предметах, как марки. Все наши письма посылались специальной правительственной диппочтой вместе с меморандумами и докладными записками отца.
2
Смит – частный независимый женский гуманитарный колледж.
Ходили слухи, что полковник Линдберг сам повезет на самолете диппочту обратно в Вашингтон, когда полетит назад. По крайней мере на это намекал папа в своем последнем письме, полученном мной как раз перед тем, как мы с Элизабет и Дуайтом сели на поезд в Нью-Йорке. Теперь мы находились в Мексике – ночью пересекли границу. Я с восхищением смотрела на незнакомый пейзаж, пока поезд, пыхтя, двигался в южном направлении. Унылые, странно освещенные равнины Среднего Запада, мрачная пустыня Техаса, одинокие глинобитные домики с крышами из листового железа под бесцветным, бесконечным небом. Мексика по контрасту показалась мне гораздо более зеленой, чем я предполагала, особенно когда дорога стала подниматься вверх к Мехико-Сити.
– Ты написала Конни, что мы видели Глорию Свенсон с мистером Кеннеди? – Мы мельком видели их обоих, кинозвезду и банкира, когда те садились на поезд в Техасе. Они опустили головы и подняли воротники. Джозеф Кеннеди был женат, имел выводок католических малышей и красавицу жену по имени Роза. Что касается мисс Свенсон, то, судя по журналу о жизни звезд, который я иногда брала посмотреть у своей соседки по комнате, она была замужем за французским маркизом.
– Нет, папе бы это не понравилось. Теперь, когда он стал послом, мы должны быть более осторожны.
– Ты права. Какая же она маленькая в жизни! Гораздо меньше, чем в кино. Практически такого же роста, как и я!
– Я слышала такое про киноартистов, – Элизабет задумчиво кивнула, – говорят, что Дуглас Фербенкс ненамного выше Мэри Пикфорд.
Проводник-мексиканец постучал в дверь нашего купе, потом засунул в него голову.
– Прибываем на станцию, мисс, – сказал он, обращаясь к Элизабет, которая снисходительно улыбнулась и кивнула, после чего он ретировался.
– Не могу дождаться, когда увижу Кон, – сказала я, чувствуя, как внутри что-то сжимается от радостного предвкушения, – и маму, конечно. Но больше Кон! – Я скучала по своей маленькой сестре, скучала и одновременно завидовала ей. В свои четырнадцать она могла совершить переезд в Мексику вместе с нашими родителями и жить веселой жизнью дипломатической миссии, которую я лишь мельком увижу на каникулах, – моих первых каникулах с тех пор, как папа получил это назначение.
Взяв свой дорожный чемодан, я вслед за Элизабет вышла из нашего частного вагона в коридор, где к нам присоединился Дуайт, нервно теребивший галстук.
– Посмотри, правильно ли завязано, Энн? – Брат нахмурился и стал так похож на папу, что я чуть не рассмеялась. Тот тоже никогда не мог освоить науку завязывания галстуков. И брюки у него всегда были слишком длинными и собирались складками, как кожа на коленях у слона.
– Да, конечно. – И я хорошенько дернула брата за галстук.
Внезапно поезд остановился; мы были на платформе, в толпе возбужденных пассажиров, в обволакивающем южном тепле, которое мягко согревало мое тело, все еще не отошедшее от нортхэмптонской зимы, которую я привезла буквально на своих плечах – забыла положить в чемодан зимнее пальто.
– Энн! Элизабет! Дуайт! – послышался смех, щебетанье, и к нам подбежала Кон.
Ее маленькое круглое личико загорело под южным солнцем, волосы стягивала яркая красная ленточка. На ней было мексиканское платье с яркой вышивкой и пышная юбка, на маленьких ножках – гуарачи.
– Вы только посмотрите! – смеясь, я обняла ее. – Просто картинка! Настоящая сеньорита!
– Родные мои!
Оглянувшись, я оказалась в объятиях мамы, но потом была мгновенно оставлена, потому что она переключилась на Элизабет. Мама выглядела, как всегда, безупречно – чопорная светская дама из Новой Англии, волею судьбы заброшенная в гущу тропиков. Папа, в вечно болтающихся брюках и съехавшем на сторону галстуке, тряс руку Дуайта и одновременно целовал в щеку Элизабет.
В конце концов он повернулся ко мне; слегка откинувшись назад, осмотрел меня с ног до головы и серьезно кивнул, хотя его глаза весело блестели.
– А вот и Энн. Преданная и надежная Энн. Ты никогда не изменишься, дочь моя.
Я покраснела, не совсем уверенная, комплимент ли это. Потом бросилась в его распахнутые объятия и поцеловала колючую щеку.
– Счастливого Рождества, господин посол!
– Да, да – это будет счастливое Рождество! А теперь – поспеши, и ты, может быть, застанешь полковника Линдберга, если он еще не уехал.