Жена авиатора
Шрифт:
– Улика? – Ужасное осознание стало заползать, как червь, в мое сердце, мой мозг, хотя я боролась против него, боролась, стараясь сохранить один последний драгоценный уголок неведения. С трудом я повернула голову и посмотрела на мужа; за ним я увидела маленький всхлипывающий силуэт Бетти, круглое, недоумевающее лицо Элси. Я с трудом заставила себя повернуться к Чарльзу и встретить его взгляд. Я не нашла спасения от моего надвигающегося осознания в его глазах – мутных от страха и сомнения впервые за все время нашей совместной жизни.
– Энн, у нас украли ребенка, – сказал он, и я почувствовала,
Но я не упала. Я только кивнула и почувствовала внезапный холод в сердце и пустоту в груди, на которой столько раз покоилась головка моего ребенка, так уютно и беззащитно. О, так беззащитно – Чарли был только маленьким мальчиком, он нуждался во мне, он плакал и звал меня сейчас…
Я подбежала к открытому окну, перегнулась через подоконник в холодную черную ночь, где завывал ветер и на небе не было ни звезд, ни луны, ни поддержки и утешения для моего мальчика…
Я звала его, снова и снова, пока мне не стало казаться, что в горле застрял кусок наждачной бумаги, и глаза не стали слезиться от холодного ветра, хлеставшего в лицо.
И когда я наконец замолчала, упав в раскинутые руки моего мужа, единственным звуком, который я слышала, были удары отставшей кровли, упорно колотившей по стене дома.
Весь дом был ярко освещен; в кухне орало радио; телефон разрывался от звонков; незнакомые люди нанесли грязь по всему дому. Я сидела на стуле в коридоре второго этажа. На меня никто не обращал внимания, все ходили за моим мужем из комнаты в комнату, как хвост за кометой.
Когда они вышли из детской, один из мужчин держал конверт в руке, на которой была хлопчатобумажная перчатка; он держал его большим и указательным пальцами, как будто это какой-то дурно пахнущий грызун. Всей толпой они стали спускаться в кухню. Я услышала бормотание. Потом крики, потом снова бормотание.
Между тем еще несколько полицейских с фонарями ворвались в дом, и грязные следы их ног жирно отпечатались поверх других на моих новых коврах.
Никто не спрашивал меня о событиях, приведших к несчастью, никто не задал мне вопроса, есть ли у меня хоть какие-то догадки по поводу того, что произошло. С тех пор как прозвенел первый звонок в дверь и появился первый полицейский, Чарльз был единственный, к кому они обращались. И я приказала себе сидеть тихо и не мешать; эти люди знали, что делать, им предстояло разыскать моего ребенка. Если я буду вмешиваться, им станет труднее делать свою работу.
Поэтому я сидела на стуле, вцепившись руками в колени и так сильно сжав зубы, что они заболели.
– Миссис Линдберг, – я подняла голову. Передо мной стояла Элси, – выпейте чая. Это вас подбодрит.
Я покачала головой. Зачем мне эта бодрость? Зачем мне вообще какие-то хорошие условия, когда мой сын…
– Вам нужно набраться сил. И не только для пропавшего мальчика, но и для того, которого вы ожидаете.
И в первый раз я вспомнила. Я ведь ношу ребенка. Я должна заботиться о его или ее здоровье. Ради Чарли.
Отстранив Элси, я вскочила с кресла, бросилась вниз и схватила непромокаемый плащ из стенного шкафа в прихожей. Помедлив в дверях кухни, я увидела группу мужчин официального вида, совещающихся, сидя за столом. Большинство было в запачканных коричневых полицейских мундирах, поверх которых были надеты короткие плащи. Чарльз сидел во главе стола.
– Чарльз, я…
Все лица обратились в мою сторону; на всех выражалось удивление.
– Я подумала, что лучше мне выйти и помочь…
– Энн, подойди сюда. – Это был приказ, и я подчинилась; я подошла к мужу, который уступил мне свое место.
– Энн, эксперт исследовал конверт, собрал улики, но здесь нет отпечатков пальцев. Мы только что открыли его – это требование выкупа.
Я кивнула. Теперь было точно доказано, что мой малыш не просто куда-то вышел или был положен не на то место, как пара очков. Случилось что-то гораздо более ужасное. Это было подтверждено, и теперь мы должны были удовлетворить любые их требования и получить его обратно. Это все казалось таким логичным; что-то вроде плотной завесы спокойствия спустилось на меня впервые с тех пор, как Бетти опрометью вбежала в мою комнату – как давно это было? Я посмотрела на часы, висевшие над плитой. Было десять минут первого ночи. Прошло всего лишь два часа. И целая жизнь.
Кто-то – эксперт? – положил передо мной маленький белый листок бумаги. Я боялась прикоснуться к нему, чтобы что-нибудь не повредить. Нагнувшись вперед, я прочитала:
Дорогой сэр!
Пригатовьте 25 000 долларов бумашками по 20 долларов 15 000 долларов бумашками по 10 долларов и 10 000 долларов бумашками по 5 долларов. Через 2–4 дня мы инфармируем вас куда доставить деньги. Предупреждаем, чтобы вы не обнородовали это на публике или уведамили полицию. Ребенок в добрых руках. Подлинность всех писем подтверждают подпись и три прокола.
На месте подписи было два синих кружка. Они были объединены жирным красным клеймом, пробитым тремя квадратными отверстиями.
– Чарльз! Мы рассказали полиции! – Я вскочила, трясясь от гнева. – Как ты мог? Понимаешь? Он же пишет, что нельзя!
Не знаю, почему я решила, что похититель – мужчина, просто я не могла вообразить, что женщина может похитить ребенка другой женщины.
– Энн, конечно, нам необходимо было информировать полицию. Отпечатки пальцев, например: эксперты теперь работают в детской, чтобы сравнить все незнакомые отпечатки пальцев с нашими.
– Но ведь в письме так написано!
– Энн.
И Чарльз посмотрел на меня; жесткий и непреклонный взгляд, который я так хорошо знала; раздраженный взгляд учителя, старающегося вдолбить в меня азы астронавигации.
– Да. Да, конечно. Мы дадим ему деньги. А потом получим ребенка. – Я снова села.
Над моей головой они стали обмениваться взглядами, как будто считали, что мне их логики не понять. Я перехватила один – от мужчины, который был выше и лучше одет, чем другие. На нем была не полицейская форма, а костюм от портного; на лацкане виднелся начищенный форменный значок, а толстую грудь пересекал ремень, на котором висела кобура. Его взгляд, в отличие от других, не был скрытным; он был твердый, сочувствующий и оттого еще более страшный.