Жена без срока годности
Шрифт:
— Радикальные меры ни к чему хорошему не ведут, — не повернула она головы в мою сторону.
— Конечно, еще нарожают. Потому что уверены, что кто-то об их детях позаботится…
— Им плевать. Они об этом не думают. Дети в любом случае самые незащищенные получаются.
— А кто их защищает? Государство? Или оно тоже выезжает на таких, как вы, например? Еще денежек соберут…
— Вы не хотите помогать, так и скажите, — огрызнулась Вера.
— Я не то сказала. Я сказала, что сколько бы из приюта не забрали собачек, кошечек и кроликов, все равно сдадут новых. Приюты всегда полные. Может, головы кому-то стерилизовать нужно? Вот моему мужу ребенок совершенно не был нужен, моему первому мужу. Но аборт — это как бы люди осудят.
— Вы жалеете, что родили?
— Я радуюсь, что
— Вот у меня не хватило. Я отказалась от ребенка в роддоме, — процедила Вера сквозь зубы. — Мне неделю звонили работники, чтобы убедиться, что я серьезно от него отказалась. Ему нашли семью тут же.
Я замерла, с трудом проглотила ком и спросила:
— А если бы не нашли?
— Тогда, наверное, не отказалась бы. Но я спросила у нянечки, что будет, если я ребенка не возьму. Он здоровый, пусть его возьмут те, кому он нужен… Кто можем ему что-то дать. Я не могла. У меня первый больной ребенок был. Теперь спросите, почему я аборт не сделала? Спросите! — почти закричала Вера, и я честно испугалась, что она во что-нибудь сейчас врежется.
— Я не собираюсь вас ни о чем спрашивать. И, упаси боже, в чем-то обвинять. У меня свое мнение, у вас — свое, и на этом данный разговор желательно прекратить.
Отреагировала я на выпад, возможно, немного грубо, но ситуация другой реакции не предусматривала. Дамочка нервная, и как принято в этом обществе, ищет козла отпущения на стороне, а мне этой козой быть третий день подряд не хотелось.
— Вы вот лично зачем всей этой благотворительностью занимаетесь? — не унималась Вера.
— Думаете, индульгенцию покупаю? — уже конкретно завилась я. — Нет, я никаких грешков за собой не чувствую. Это стадное чувство, так вам понятнее будет? В американских школах постоянно родителей на участие в каких-то благотворительных мероприятиях подбивают, нельзя остаться в стороне — не поймут. А в приюты для животных мы с сыном ходили, потому что очень хотели собаку домой, но наш папа, мой второй муж, был категорически против, я это уже сказала. А с вами я встретилась исключительно по просьбе дочери. И мне реально ничего не стоит купить мелочевку для несчастного ребенка. Это никак не отразится на моей жизни, но может улучшить его пребывание в казенном доме. Это похоже на восхищение девочек, что им состоятельный ухажер безделушку подарил. Да ему это ничего не стоит, а ей радость…
— У вас совершенно идиотские параллели.
— Нет, абсолютно нормальные. Не пытайтесь меня грузить. Не пытайтесь мною манипулировать. Я знаю много людей, усыновивших детей из России до всего этого цирка, устроенного российской стороной. В Штатах и родных детей забывают в машинах, потому что родители затраханны жизнью до невозможности. Социальные службы постоянно напоминают в начале лета, чтобы были внимательными, чтобы ставили датчики на автокресла. Привычка обернуться назад после выключения зажигания у меня срабатывает даже сейчас, когда у моих детей давно свои собственные машины. Еще хорошее средство для избежания подобной трагедии — сумку класть только на заднее сидение. Американцы в огромном количестве детей усыновляют, потому что когда созревают до семьи, родить сами уже не могут. Мой сын ходил в русскую школу с девочкой, усыновленной американцами — я уверена была, что она родная дочь, так на маму была похожа, все повадки переняла, и я не понимала, зачем им русский язык. Потом выяснилось, что они хотят сохранить у девочки, которую в двухлетнем возрасте усыновили, русскую культуру, научить ее читать и писать. Потом они ее с собой в Россию брали, когда решили взять второго ребенка — они жили там месяц, пока документы оформляли, и у девочки обалденный скачок в русском языке произошел, потом и мальчик занимался в этой школе. Вот, сколько детей бюрократическая дурь лишила будущего?
— Мою дочь тоже усыновили американцы.
Я еще была с открытым ртом после заданного вопроса и сейчас выдохнула только через пару секунд, за которые Вера успела добавить со вздохом:
— Я надеюсь, что она попала в хорошую семью.
— Я уверена. Там очень сильны, даже чрезмерно, органы опеки. Родителям круги ада надо пройти, прежде чем получишь разрешение на усыновление. И у меня подруга брала на пару лет американского ребенка под опеку. У них же как таковой системы детских домов нет, только для особо трудных детей. А так почти все дети живут по семьям, и у фостер-родителей обязанности большие и отчетность перед государством огромная. Пусть ты и не усыновляешь, но это все равно ребенок в твоей семье, зарплату просто так не платят… Так что я уверена, что с вашей дочкой все хорошо. Если это вас мучает, то успокойтесь…
— Меня мучает, что я своему старшему не могу дать социализацию здесь. Мне пришлось и от него отказаться. Он живет в Израиле в специальной комьюнити для таких же детей, ну, уже подростков. С ними специалисты работают, и у них есть какая-то жизнь, а я тут только деньги зарабатываю, чтобы оплатить ему более-менее нормальную жизнь там. И понимаю, что он там навсегда, а я здесь… Одна. Когда я отказывалась от дочери, то думала, что смогу помочь сыну, а в итоге ни того, ни другого. Я жалею, да… Я бы справилась, но мне было двадцать лет. Первого я в семнадцать родила, папа нас бросил. От второго я скрыла беременность. Не спрашивайте, как… Как-то мне это удалось… Он верил, что я просто поправилась, затем в армию на последних месяцах ушел. Я жутко боялась, что он меня бросит, если узнает про беременность, а делать аборт я боялась еще больше. В итоге он меня бросил по другому поводу… Когда с сыном стало ясно, что стабилизации не будет.
— А усыновить сейчас?
Вера не повернула головы, чему я собственно была рада: движение плотное, она на нервах. К чему была сейчас вот эта ее откровенность?
— Финансы не позволяют. И время. Да и вообще… Не смогу.
— Я тоже не смогу. Поэтому не буду заходить с вами. Это как собачий приют — готов забрать всю свору себе, но как потом с ней быть…
— Да вы и не можете, вы американка…
— Да, конечно… Но не только в России есть дети, которым нужна семья.
— Так чего не зайдете? — теперь Вера метнула в мою сторону взгляд. Не злой, какой-то больше пустой. — У вас есть оправдание перед собой: вам все равно этих детей не отдадут.
— Я не мазохистка. И мне не нужно от них спасибо за то, что купить мне ничего не стоило.
— А оплатить лечение Маши, это младшая, сможете? Если врачи все же скажут, что есть шанс?
— Зависит от сумму, — проглотила я горькую слюну.
— Сумма будет большая.
— Узнавайте. Я думаю, у меня есть человек, который мог бы вам помочь.
— Значит, в кусты? Все так отвечают — мол, спросят у знакомых.
— В кусты так в кусты. Но я спрошу у знакомого. Вы узнавайте, что нужно, потом дайте мне знать…
Кто знает, может кому-то действительно нужна индульгенция.
А мне нужна фотография на паспорт — сделанная в любом фотоателье. Я попросила Веру высадить меня по найденному в поисковике адресу, условившись встретиться на выходе из детского дома примерно через час. Час свободы: ни о чем не думать, ничего не делать — просто тупо потягивать через соломинку ирландский кофе. Отдает химией, так что же… Все сегодня выглядит до боли искусственным, особенно шекспировские страсти, притянутые за уши — мои, с которых впору лапшу снимать и раздавать бедным за вредность. Странное поведение у этой Верочки — если фонду позарез нужны деньги, то заниматься покусыванием потенциального спонсора, мягко говоря, неуместно. А если для поддержания ее хрупкого душевного равновесие необходимо ежедневное мокание в дерьмо окружающих, то лучше бы она нашла другой объект для битья. С меня еще Андрюшины синяки не сошли. Уж лучше быть одной, чем замужем за подобным субъектом. И не позвонил ведь узнать, жива я там или нет.
Судя по фотке, увы, мертва — взгляд стеклянный, волосы, точно парик. Для паспорта, в котором стоит штамп о браке с Андрюшей, сойдет, конечно. Даже самое то — говорящая фотография: та Марина давно умерла, утонула в океане слез и сожалений, хотя… Не могу вспомнить, чтобы сильно убивалась — для размазывания соплей не было ни сил, ни времени. До встречи с Романной я верила, что муженек одумается и вернется, а потом получила бы крепких пиздюлей за нюни. Сейчас мне тоже хотелось услышать от Романны крепкое словцо относительно моего миндальничества с непонятной теткой.