Жена лекаря Сэйсю Ханаоки
Шрифт:
Свекровь впала в забытье. Каэ прониклась состраданием к ней и отогнала от себя злые и горькие мысли. Она пожалела это несчастное создание, которому так важно было верить, что Сэйсю принадлежит только матери. Может, Оцуги умрет. Или останется безвольным немощным существом, как кошки и собаки, испытавшие на себе действие снадобья доктора Сэйсю. Отдавшись на волю воображения, Каэ временно утратила всю свою ненависть.
Расслабленное тело Оцуги не шевелилось, цвет лица снова стал фарфорово-бледным. Каэ измерила ее пульс. Все в норме. Во сне жажда свекрови отвергнуть невестку тоже утихла.
– Матушка! – прошептала Каэ в ухо Оцуги. Никакой реакции. Вполне возможно, что снадобье подействовало и на слух.
Когда Оцуги металась в бреду, синее кимоно ее распахнулось, обнажив сморщенные бледные груди, настолько худые, что казались двумя чахлыми зверьками. Каэ поправила на ней одежду, аккуратно прикрыла грудь и свела вместе широко раскинутые в стороны ноги свекрови.
К полудню обезболивающее снадобье вошло в полную силу. Каэ дала отчет Сэйсю, который заглянул сообщить ей, что собирается отлучиться из дому. Удивленная подобным поведением мужа, Каэ спросила у него:
– Вы уверены, что с ней все в порядке? Она так металась… Не будет ли каких серьезных последствий?
– Никакой опасности нет, – как ни в чем не бывало ответил он. – Я, конечно, влил в питье немного отвара из цветов дурмана, но также добавил и противоядие. А бореца и красавки [43] там вообще не было. Так что матушка всего лишь приняла крепкий горячительный напиток, настоянный на травах, и теперь спит пьяная.
Разочарование было написано у Каэ на лице, она начала сожалеть о проявленной было симпатии к свекрови, злость и уныние вернулись. Жена лекаря знала, что без ядовитого бореца свекровь быстро оправится. Она вспомнила о собственнических настроениях Оцуги в отношении Сэйсю, и враждебность разгорелась в ее душе с новой силой. Каэ пожалела, что поправила кимоно Оцуги. Если бы она оставила все как есть, эта глупая самодовольная старуха сгорела бы со стыда!
43
Красавка, или белладонна (Atropia), многолетнее травянистое растение семейства пасленовых, содержит алкалоиды (атропин, гиосциамин и др.).
Сэйсю неспешно отобедал в деревенской харчевне и снова вернулся к матери.
– Матушка, матушка! – громко позвал он.
Ответа не последовало. Некоторое время тому назад Каэ аккуратно поправила ленту Оцуги.
– Так… О, она пошевелилась, – пробормотал Сэйсю.
«Интересно, из чего на самом деле состояла смесь? – подумала Каэ. – Настолько ли она проста, как описал муж?»
Сэйсю откинул одеяло и распахнул полы кимоно Оцуги. Каэ смутилась, но взгляда не отвела, умирая от желания узнать, что будет дальше. Пальцы Сэйсю скользнули по внутренней стороне бедра матери и замерли.
– О-ох! – простонала Оцуги, когда он ущипнул ее за нежное место.
– Матушка пока без сознания, как я и ожидал. Но меньше чем через полчаса она, скорее всего, откроет глаза и будет способна передвигаться самостоятельно. Позови меня. – И лекарь снова вернулся к пациентам.
Каэ была слишком расстроена, чтобы ответить. Как мог он, ее муж, касаться руками интимных уголков тела другой женщины, да еще в присутствии жены?… Она припомнила их ночи, от этого у нее взмокли ладони. И даже подумав о том, что это всего лишь его мать, а он – врач, который ущипнул свою пациентку только для того, чтобы выяснить, чувствует ли она боль, Каэ не находила ему оправданий. Как Сэйсю мог так поступить?!
Оцуги спала, словно ничего не произошло. Спокойное лицо излучало самодовольство. А что, если она давно уже пришла в сознание и знала, что сын трогает ее за бедро в присутствии жены? Вскоре Каэ убедила себя, что свекровь все чувствовала и только притворялась спящей.
Как и полагал Сэйсю, Оцуги очнулась меньше чем через тридцать минут. Хмельной взгляд заметался по комнате и остановился на Каэ.
– Сколько я проспала?
– Около часа.
– Надо же. А я и не подозревала. Значит, снадобье подействовало! – Совершенно довольная, Оцуги снова закрыла глаза.
Каэ хотелось крикнуть, что питье не содержало никаких опасных трав, что опыт не состоялся и что из забытья она вернулась от щипка, а не от иглы. Но Сэйсю был в соседней комнате. Да и вообще, Каэ все равно не смогла бы заговорить о подобных вещах.
Когда Сэйсю узнал, что мать проснулась, он тут же вошел с чашей в руках.
– Матушка?
– Да, Умпэй-сан. Опыт закончился?
– Закончился, матушка. Голова не болит?
– Нет.
– Видите хорошо?
– Ну конечно.
– Значит, все в порядке. А теперь сядьте и примите это.
Оцуги попыталась сесть, не сводя взгляда с чаши, но у нее ничего не получилось. Каэ решила поддержать ее сзади. По неизвестной причине Оцуги не стала возражать и всем телом оперлась на руки невестки.
– Еще одно снадобье?
– Нет, просто укрепляющий отвар, как крепкий чай. Может, будет немного горько, зато вы быстро оправитесь.
Оцуги в несколько глотков опустошила чашу. Она сильно потела во время жара и теперь мучилась жаждой.
– Со мной все в порядке, – ослепительно улыбнулась она сыну. – Разве это не грандиозный успех, Умпэй-сан?
– Да, матушка, благодарю вас, – склонил голову Сэйсю.
Каэ так и подмывало расхохотаться, но если бы она дала волю своим чувствам, едва ли потом смогла бы остановиться – так и смеялась бы целый день, а то и два. Более того, было бы совершенно невежливо потешаться над свекровью в присутствии мужа, которого Каэ вовсе не хотела обидеть. Поэтому она тоже склонила голову и напустила на себя серьезный вид.
Сэйсю велел матери полежать в постели пару-тройку дней, начать есть жидкую кашу и постепенно перейти на обычную еду к тому времени, когда можно будет вставать. Громкие крики прервали его указания, и Сэйсю поспешно удалился – должно быть, привезли тяжелобольного. Оцуги позвала Каэ. Она уже много лет не говорила со своей невесткой таким сладким голоском:
– Я уверена, что ты вздохнула с облегчением. Теперь ты видишь, что переживать не о чем. Может быть, тебе вообще не придется принимать снадобье.