Жена Нави, или прижмемся, перезимуем!
Шрифт:
Я потопала ногой по маленькой замерзшей луже в пяти метрах от озера.
– Не вот так вот! – выдохнула я, прыгая на лужице двумя ногами.
«Та, кто вместо меня…»… – снова послышалось в ветре, как вдруг лед подо мной хрустнул. И я неожиданно ушла с головой в ледяную воду.
«Снегурочка» – прошептало что-то в моей голове.
Я вынырнула и тут же панически схватилась руками за лед, пытаясь вытащить себя. Лед хрустел и обламывался. Не помню как, но мне удалось выбраться.
– К-к-какой к-к-кошмар, – выдохнула я, трясясь от холода. Еще бы! Искупаться в ледяной воде в мороз – это вам не шутки.
Семен Семеновича нигде не было. Исчезли и рюкзак, и одеяла, и рация.
Я решила, немного пройти вперед, чтобы не замерзнуть. Одежда начала твердеть, превращаясь в ледяные доспехи. Но я знала, что снимать ее ни в коем случае нельзя. Иначе смерть. Пусть мокрая, пусть холодная, но все-таки одежда!
На поляне, на пеньке сидел огромный бурый медведь. Его шерсть была припорошена снегом. Вот почему Семена Семеновича нет! Он от медведя спасался!
– Ша-шатун, – ужаснулась я, тут же замирая. – Ме-медведь… ш-ш-шатун…
– Где? – басом произнес медведь, оборачиваясь по сторонам.
Мне показалось, что он разговаривает?
– А, ну да! Я – медведь, – согласился медведь. И вздохнул.
– Ша-ша-шатун, – подсказывала я, охреневая от ужаса.
– Не шатун! Буран! – обиженно прорычал медведь, уставившись на меня.
Степень ужаса просто зашкаливала. Я попыталась найти файер, но он остался в рюкзаке, который, видимо, унес Семен Семенович!
«Прикинься дохлой!», – прострелила мое сознание спасительная мысль. И я упала на снег. Меня толкнули лапой, перекатывая по снегу. Снег набивался в нос и рот.
– Людям нельзя в лес зимой, – катали меня по снегу, как вдруг послышался ехидный женский голос.
– Че? Мышкуешь, Миша?
– Гляди, какая тощая! – раздался рев надо мной. Я мало что видела, кроме снега, облепившего лицо и набивающегося в рот. – Кто ж тебя такую замуж возьмет! Одни кости!
– Видать в деревне совсем есть нечего! – согласился женский голос.
– Женщина! Уб-берите в-в-вашего ме… – пыталась позвать я на помощь храбрую девушку, как вдруг увидела над собой морду волчицы.
– О, гляди, глаза открыла! – переглянулось зверье. – Ты че в лесу забыла, опилка!
– Кто? – прошептала я, сплевывая снег и пытаясь встать, но меня прижали лапой.
– Эта… Как его… стружка… – напрягся медведь. – Бревно! Хотя нет, бревно толстое… Слово забыл!
– Щепка, – послышался женский голос. Это говорила волчица. – Щепка, Буранушка. Так люди тощих называют!
– Тебе что, не говорили, что в лес зимой негоже хаживать! – склонилась надо мной огромная медвежья морда. – Неужто мамка уму-разуму не учила? А коли медведь какой задерет? Чем же ты думала, дурья твоя голова! Знаешь, сколько в лесу медведей нынче ходит?
– А коли волки встретятся? – послышался голос волчицы. – Что тады? Как отбиваться будешь? Эх, Буранушка, осерчает хозяин, что ты девку пропустил! Он же велел тебе лес от людей сторожить!
– Да не виноват я, Метелица! Сижу на пеньке, сторожу. Потом смотрю, девка лезет из лужи! Сам перепугался! Думал русалка! Зимой! Русалка! Откуда, спрашиваю, зимой русалки? А потом глянул, не русалка! – добивал меня медведь. – Русалки, они красивые…
Теперь понимаю, почему опасно встречаться с шатуном! Этот начал жрать меня с самооценки.
– Потом думаю, грибочки вчерашние так себе были… Вот и лезет девка… В глазах мерещится… Блазнит… А потом гляжу, не грибы! – рычал медведь, словно оправдываясь. – От грибов такие красавицы мерещатся, а эта… Как его… Опилка!
– Че делать с ней будем? – перебила волчица. Она была сама белая, глазища у нее были разноцветные, как у хаски, а на шкуре блестели снежинки.
– Воспитывай и кати ее из лесу, пока хозяин не видел! А то замерзнет девка! Как к деревне подкатишь, так рявкни что ли! А не как в тот раз. Молча прикатил, молча положил и ушел! – нарычала на него волчица. – Ой, чую Карачун нам устроит тут, если про девку узнает! Это все ты!
– А ты, что, воспитывать не будешь? – прорычал медведь, продолжая катать меня лапами туда-сюда.
– Тоже мне нашли маугли! – рявкнула я, сплевывая снег. Я попыталась пошевелиться, но одежда заледенела.
– А ты молчи, румянься! – проворчал медведь, натирая снегом мое лицо. – А то смотреть на тебя страшно! Бледная, холодная! Не докачу!
И меня действительно … покатили!
– Ой! – послышался бас, когда я скатилась с холма прямо в сугроб. – Упустил маленько! Так, лежи на месте, сейчас Буранушка спустится и дальше покатит.
Я вскочила на ноги, отплевываясь от снега.
– Как я докатилась до такой жизни? – задыхалась я, пытаясь поднять ногу, увязшую в сугробе по пояс.
– Ты до жизни еще не докатилась! Жизнь во-о-он там! Где дымки идут! Вот там жизнь! Еще двенадцать верст! – проревел медведь. – Ложись, давай, катить буду! А то не пройдешь! Там снега…
Я сделала шаг и ушла в сугроб по самую макушку.
– Так, где ты тут у нас! Ой, бедный я бедный, – послышался рев, а меня стали откапывать. – Сказано ж тебе! Лежи! Катить буду!
Меня снова положи поверх сугроба и покатили… Медведь толкал меня, а потом сам увязал в сугробе.
– Я… я чувствую себя круглой д-д-д-дурой, – околевала я, ощущая леденящий холод.
– Ты не круглая дура, – порадовал меня медведь. – Была бы круглая, то катить было бы сподручнее! А так нет!
– Буранушка! Буранушка! – послышался голос волчицы. – Ой, не докатишь! Глянь, у нее уже губы синие!
– А куды ее? – удивился медведь. Он задумчиво почесал голову.
– Хозяина что ли позвать? – заметалась волчица по сугробам.