Жена журавля
Шрифт:
— Я сразу за тобой! — Он закашлялся, пробуя встать.
Но уже в следующий миг кровать рухнула вниз, унося с собой последние остатки пола. Джордж полетел за ней следом, но в последний момент смог уцепиться за какую-то рейку, все еще торчавшую под окном. Его голые пятки погрузились в бушующее пламя, и он закричал от боли.
— Джордж! — заорала Кумико.
— Прыгай! — заорал он в ответ. — Прыгай, у-мо-ля-ю!
С каждой произнесенной буквой его рот забивался дымом, один лишь вкус которого уже сводил с ума.
Он посмотрел вверх, на Кумико.
Которой там уже не было.
Слава богу, — успел подумать он. — Хотя бы она спаслась. Благодарю тебя, Господи!
Он почувствовал, что уступает дыму — как быстро, как быстро! — его мысли мутнели, замедлялись, и мир вокруг исчезал.
Откуда-то издалека пришло осознание, что пальцы его разжимаются.
Откуда-то издалека пришло осознание, что он падает в бушующее пламя внизу.
Откуда-то издалека пришло осознание, что кто-то подхватывает его.
Во сне он взлетает.
Вокруг него клубится дым, а над ним распахиваются огромные крылья. Поначалу он думает, что эти крылья — его собственные, но это не так. Его несут, его держат — он не знает каким способом, однако держат крепко.
Крепко, но нежно.
Крылья распахиваются снова — неспешно, но так уверенно, что он больше не чувствует страха, хотя под ним ревет пламя, способное поглотить весь мир. Они проникают сквозь стену дыма, и неожиданно воздух становится чище, и снова можно дышать.
Он летит теперь сквозь чистый воздух — вверх и вперед, точно пущенная из лука стрела.
Он ничего не весит. Все камни падают с его шеи, как и мир, что остается внизу. Он глядит вверх, но не может различить, что же именно несет его.
Но даже во сне — он знает!
Длинная шея, алая корона на макушке и пара золотистых глаз оборачиваются к нему только раз, и те глаза полны слез.
Слез печали, думает он. Слез бездонной скорби.
И ему вдруг становится жутко.
Полет стрелы кончается, и он опять достигает земли. Касается ногами травы, целящей зеленым бальзамом его обожженные пятки, о которых он вспоминает только теперь, и вновь содрогается от боли.
Его нежно кладут на землю, и он издает долгий, протяжный стон.
Он зовет — и он плачет.
Оплакивая тех, кого больше нет.
До тех пор, пока длинные белые крылья не утирают его слезы и не гладят его по лбу и вискам мягкими, убаюкивающими движениями.
Он хочет, чтоб его сон прекратился.
Он не хочет, чтоб его сон прекращался.
Но все прекращается.
— Джордж?
Он открыл
— Джордж, — снова позвали его.
Он поднял взгляд. Кумико. Он покоился в ее объятиях, а она стояла на коленях в траве. Хотя она, несмотря на тоненькую сорочку, похоже, холода совсем не замечала.
— Как же мы?.. — спросил было он, но тут же закашлялся и сплюнул на тревожно-черный асфальт.
А когда взглянул на нее снова, ее глаза горели золотом.
И блестели от слез.
У Джорджа перехватило горло, но уже не от дыма.
— Я знаю тебя, — сказал он, и это был не вопрос.
Она медленно кивнула:
— Да.
Он коснулся ее щеки, испачканной чем-то черным, напоминающим сажу.
— Тогда почему ты грустишь? — Он провел пальцем вниз, до ее подбородка. — Почему ты всегда так печальна?
Раздался грохот, и они оглянулись на дом. Пламя уже поглотило крышу, пожирая его жилище с потрохами.
— Таблички! — сказал он, откашливаясь. — Мы должны сделать новые…
Но Кумико ничего не ответила, и он вытер слезы, что текли по ее щекам.
— Кумико?
— Ты должен простить меня, Джордж, — с грустью сказала она.
— За что? Это мненужно твое прощение. Ведь это из-за меня…
— Прощение нужно всем, любовь моя. И за все годы, что я себя помню, у меня не было никого, кто предложил бы его мне. — Ее глаза вспыхнули — хотя, возможно, только отразили пламя его горящего дома. — Пока я не встретила тебя, Джордж, — продолжала она. — Только ты это можешь. И только ты это должен.
— Не понимаю, — сказал Джордж, все еще лежа в ее объятиях, головой на ее коленях.
— Прошу тебя, Джордж. Прости меня. И тогда я уйду.
— Уйдешь? — Он сел, обескураженный. — Нет, ты не можешь уйти. Я же только нашелтебя!
— Джордж…
— Я не стану прощать тебя, если из-за этого ты уйдешь.
Она положила руку ему на грудь, словно успокаивая. И опустила взгляд. Он посмотрел туда же. Ее пальцы раздвинулись, между ними показались перышки — белые, как луна, белые, как звезды, белые, как желание.
И тут же исчезли.
— Я не могу остаться, — сказала она. — Это невозможно.
— Я не верю тебе.
— С каждой секундой мне все труднее, Джордж, — проговорила она, и перья вновь проступили меж ее пальцев. А затем опять исчезли.
Джордж с трудом выпрямил спину. В голове по-прежнему клубилась пустота — неудивительно, что ему виделись, точно во сне, все эти странные вещи. Языки пламени невозможных цветов — зеленые, фиолетовые, голубые. Ночное небо над ними, слишком ясное для зимней ночи. Звезды, такие острые, что можно порезаться, если к ним прикоснешься. Он коченел, как ледышка, и в то же время горел, как огонь. Этот огонь подливал в его кровь свежего гнева, гнева, которого ему хватит, чтобы…