Женаты по договору
Шрифт:
Ревность отравляет. А Аттавио не привык чувствовать ревность.
Пытается привести разумные доводы. У него нет причин сомневаться в жене — он видит все своими глазами. Видит, как она реагирует на него, и как — на прочих. Видит, как улыбается ему, и как — другим, даже самым обаятельным кавалерам. И уж точно прекрасно осознает, насколько искренняя она, оказываясь в его руках.
Его маленькая и красивая жена…
«Разменная монета» — как-то сказала она.
Пусть. Случилось что случилось.
Брак принес ему титул, ее семье — деньги.
Ей тоже пожаловаться было не на что. Она познала
Сейчас она снова училась. На этот раз вещам куда как более изысканным, пусть и, как она говорит, развратным.
И ее учитель — он сам.
Но надолго ли?
В какой момент она, с любопытством исследователя познав все, захочет большего? Оглянется вокруг себя, зацепится взглядом за… да за того же герцога и, трогательно склонив голову набок, решит: «А почему бы и нет?»
Эти мысли почему-то выводят Аттавио из себя. И даже заставляю скрежетать зубами от плохо скрываемой ярости!
Слегка забывшись, мужчина слишком сильно сжимает живот лежащей подле него супруги. Та порывисто выдыхает. И просыпается.
— Что случилось? — шепчет она сонно и растеряно.
— Ничего, — откликается граф хмуро, — Спи.
— А почему сам не спишь?
Потому что дурак, почему же еще.
Раздраженный и ревнивый дурак, который, видимо, с возрастом размяк и совершенно потерял голову.
Не может обуздать собственные чувства и мысли. Перевести их в мирное и деловое русло, как это всегда было раньше.
Перевернувшись на бок — лицом к нему, — Мираэль неожиданно обнимает руками его голову и закидывает ногу на бедро. Легко, пребывая в дремотной лени, прижимается и тянется губами ко рту.
Целует. Все так же рассеянно и сонно.
У нее такое бывает. Не скованная приличиями дня, находясь на пограничье между сном и явью, полученным удовольствием и предвкушением продолжения, она может тянуться к нему, может быть, только в чисто женском желании получить порцию тепла и нежности, но на деле вызвать куда как более низменные порывы. И это в его-то возрасте, когда, казалось, плотские удовольствия должны были уже если не приесться, то, хотя бы, немного надоесть…
Но — Аттавио целует жену в ответ. Крепко обнимает за тонкий стан, прижимая к себе. Опускает руку чуть ниже, обхватывая мягкие и округлые бедра и чувствуя, как естество отзывается в ответ на неосознанную ласку Мираэль.
А ведь он только-только кончил…
— Скажи, если тебя что-то беспокоит, — шепчет его маленькая супруга, рассеянно проводя пальчиками по лицу, — Может, станет легче…
И оскорбить ее своей ревностью? Поймет ли?
— Ничего, — врет, отвечая, Аттавио, — Ничего меня не беспокоит. Но спасибо.
— Обращайся…
Через несколько секунд она снова засыпает — прижавшись к нему, тихонько сопя в шею и продолжая обнимать. Доверчиво. Расслабленно. Как-то по-детски.
А Аттавио, неожиданно успокоенным этим, очень скоро присоединяется к ней.
Пока она здесь, под боком, ему спокойно и уютно.
А эти трепетные мальчики…
Черт с ними. Разберется. Со временем.
Первую половину следующего дня Мира занимает себя
Ну, а самой челяди нравится их молодая хозяйка. Она проста и совершенно не заносчива, может посмеяться и улыбается искренне и светло. И одновременно все равно видно — несмотря на все замашки обыкновенной мещанки, перед ними тем не менее дама благородного происхождения: графиня не повышает голоса, порой изъясняется витиевато и хитро, а уж голосок у нее — заслушаешься. Мягкий, вкрадчивый и музыкальный.
А еще она не чурается простой бытовой работы по дому. Может и со стола сама за собой убрать, и вещи сложить, и чай себе или мужу приготовить. Не ругается и истерики не закатывает, не придирается, к слугам обращается вежливо, но с достоинством госпожи. А любые спонтанные склоки пресекает сухо и строго. Причем так же не повышая голоса. Может так глянуть своими зелеными глазами, что даже взрослые женщины и мужчины язык прикусят и голову опустят, признавая свою неправоту.
И было принято единогласно — это достойная супруга для их хозяина.
Несколько слуг, которые работали еще тогда, когда Мираэль только появилась в этом доме, однажды по секрету признались, что раньше госпожа графиня была другой. Гораздо тише и как будто бесправней. Оно и понятно — юная госпожа едва ли знала в полной мере, как правильно вести себя. Ее многое могло смутить и смешать, и потому она, стесняясь своей провинциальности, старалась вообще никак не проявлять своего характера.
И вот маленькая девочка превратилась в женщину — уверенную и знающую себе цену. Это и восхищало, и вызывало уважительный трепет. Невысокая и миниатюрная, очень красивая и нежная, она все же держалась уверенно и самодостаточно. Особенно, когда между супругами обозначались явно очень близкие отношения.
Конечно, весь дом знал о неуемной страсти между хозяином и хозяйкой. Порой уши прислуги могли уловить такое, что одновременно и забавляло, и смущало. То, что граф порой позволял себе по отношению к жене, было далеко от приличий великосветского общества. Но понятно более простым людям, именно поэтому предпочитающим прикрыть глаза на некоторую… мужскую нетерпеливость и несдержанность.
Главное, хозяева были вполне довольны друг другом. А если довольны господа — то ведь и слугам не на что было жаловаться. Извечная истина. И простая, как букварь.
… И вот Мираэль, одетая в простое и скромное домашнее платье с высоким воротничком, прикрывающим свежие следы неуемной страсти мужа, ловко и умело снует по кухне, что-то режет, что-то мешает, пробует и наполняет изысканной и вкусной едой посуду. Сегодня к ней придут гостьи — любопытствующие соседки из квартала Санженпэри, и ей хочет показать себя гостеприимной и доброжелательной.
Хотя особого восторга от перспективы тратить на что-то подобное столько своего времени она не испытывает. Только мода на подобные посиделки, да обязанности ее статуса подталкивают ее к выполнению подобной работы. А в том, что это была работа — совершенно неинтересная и откровенно напрягающая — у нее не было никаких сомнений.