Женись на мне (сборник)
Шрифт:
– Понятно, – сказала Нина и больше вопросов не задавала. Но она была наблюдательна и скоро поняла, что, несмотря на то что Фил числился главным, Ник практически вел все дела. А Фил подводил под свое поведение философскую базу.
– Ты! – говорил он. – Раньше ты думала, что твое замечательное образование чего-то стоит. Ну и куда ты теперь с этим образованием? Главное в человеке – ум, сметливость и деловая хватка!
«Не поддамся!» – думала Ниночка и упорно гнула свою линию. Линия эта заключалась в том, что детям она старалась привить культурные навыки. Когда они были совсем маленькие, она включала в детской Моцарта. Годика через три ни Моцарта, ни Шуберта уже не было слышно из-за громкого тарахтения паровозиков, гудения игрушечных автомобильных клаксонов и непрекращающихся звуков нескончаемой пушечной канонады. За стол близнецы садились вооруженные до зубов.
«Это дикость!» – внушала им Ниночка и разоружала их хоть на короткое время. «Тра-та-та!» – палили друг в друга близняшки из двух указательных пальцев. «Но они вырастут и поймут! Мы будем ходить с ними в театр и консерваторию! Будем читать вслух прекрасные книги!» Когда близнецы выросли, в доме появились «Коммандос», ужастики, «Случайный свидетель» и реслинг.
«Что ж, у меня осталось еще мое «я», – думала Ниночка и пыталась вечерами закрыться в кухне, потому что в комнате невозможно было сосредоточиться из-за телевизора: визга тормозов, звуков ударов, взрывов и криков насилуемых женщин. Ниночка любила читать. Ведущим языком в ее образовании был английский. Высшим наслаждением для нее было читать сначала первоисточник, а потом сравнивать между собой разные варианты этого первоисточника в переводах Маршака, Пастернака и Щепкиной-Куперник. Последний раз ей попался в руки «Ворон» Эдгара По. Ниночка мыла посуду и под звуки непрекращающейся теле– и видеоканонады нараспев произносила стихотворные строки, наслаждаясь их музыкальным звучанием.
– Что это наша мать каждый вечер бубнит? – спросил один близняшка другого.
– Про ворону какую-то, – снисходительно сказал брат, и они стали смотреть боевик дальше.
А на следующий день возникла срочная необходимость отметить отмену урока математики салютом с балкона, поэтому к тому времени, как Ниночка вернулась из магазина, весь двор был замусорен остатками классической поэзии, и переводы «Ворона» Бальмонта, Брюсова и Мережковского лежали в грязи в виде смятых крыльев белых бумажных голубей. А потом надо было делать ремонт в этой старой квартире, и как-то так получилось, что переводов больше она не читала. Когда же Ниночка очнулась у зеркала в новой мраморной ванной, близнецы уже оканчивали школу, а самой ей исполнилось тридцать семь лет.
«Интересно, все мужья такие скоты или только мне так «повезло»?» – размышляла Ниночка, снимая с мужниных пиджаков длинные волосы незнакомых блондинок и засовывая в стиральную машину испачканные помадой рубашки.
– Послушай, – как-то сказала она мужу после того, как он отсутствовал дома три ночи. – Я ведь тоже могу начать развлекаться!
Он сгреб ее в охапку и две минуты держал за горло, пока она не посинела.
– Ты! Я тебя убью. Поняла? – Он ушел из квартиры, хлопнув дверью. Она потом кашляла два часа. Как раз через две недели после того разговора она случайно встретила своего однокурсника Сережу.
– Ниночка! Как давно мы не виделись!
Она хорошо выглядела в этот день. В легкой шубке, только от парикмахера. Он взял ее за руку, и они гуляли по заснеженным улицам целых четыре часа. Сережа жил с родителями. С женой он расстался.
– Она была такая пошлая! – рассказывал он. – Ее интересовало только одно – деньги. Нам с ней совершенно не о чем было разговаривать!
Зато с Ниночкой темы для разговоров были неисчерпаемы. Сережа много читал. Правда, вид у него был очень потрепанный, но это лишь оттого, думала Ниночка, что некому за ним присмотреть.
– Я всегда тебя любил, – однажды сказал Сережа. Разговор был на даче. На чьей-то старой даче в поселке, усаженном елями. Домик был старый, без камина, с большой русской печкой. На веранде стояли чьи-то лыжи, в прихожей – разнокалиберные корзинки для сбора грибов и ягод, стеклянные банки, лопата для уборки снега. На плите шумел чужой чайник; они сидели у стола, покрытого старой клеенкой, и Ниночке тогда до слез захотелось, чтобы это была их общая дача, их общий чайник и чтобы впереди была еще целая жизнь. Но за занавесками уже синело небо, предупреждая, что сумерки на носу и нужно скорее ехать в город, чтобы успеть вернуться, не вызвав подозрений. Вот тогда и прозвучал этот вопрос прямо в лоб:
– Не понимаю, как ты можешь так жить? Умная, красивая, образованная! Быть в прислугах, в рабынях у ничтожества! И растить таких же детей!
– Я живу как все. Не будь слишком жестоким, – сказала она.
Идиллия продолжалась полгода. Ниночка и Сережа гуляли по улицам, наблюдали приход весны, сидели на бульварах на единичных уцелевших скамейках, а однажды умудрились покормить хлебом какого-то лебедя, чудом оставшегося в живых на Чистых прудах.
Ниночка еду теперь готовила ночью. На день близнецам оставляла записки, что есть и в какой последовательности. Жила все время в напряжении, что кто-нибудь наконец спросит, где она пропадает целыми днями, и готовила правдоподобные ответы, но, казалось, ее отсутствия никто и не замечал. Близнецы были даже рады, что никто не стесняет их буйства. Как они учились, она и не спрашивала. Вразумительного ответа все равно добиться было нельзя. С тем, что учиться дальше шалопаям придется за деньги, она смирилась давно. А муж по-прежнему приходил поздно. Но теперь она и не искала его расположения. И редкие знаки внимания с его стороны были ей неприятны до тошноты.
«Неужели так все будет и дальше? – спрашивала она себя. – Неужели пройдет еще десять-пятнадцать лет, и наступит старость?» И она старалась получить от внезапно вспыхнувшей старой любви все, что можно. В мае они с Сережей поехали подальше, в Новый Иерусалим. Поездка оказалась волшебной. Сам монастырь стоял, словно город из сказки. В Гефсиманском саду благоухало. Птицы пели, при-ехавшие на экскурсию школьники веселились и жевали жвачку. Лошадки, запряженные в хозяйственные повозки, весело потряхивали гривами и ржали. Над распускающимся шиповником жужжали пчелы, и Ниночка, потянувшись к цветку, уколола палец.
– Любовь моя, приди в зеленый дол. Где сонный вяз шумит листвой, – продекламировал Сережа, высасывая ей ранку.
– И где шиповник, льющий аромат, опять расцвел, – докончила Ниночка цитату из Китса, и оба засмеялись от счастья, оттого, что так хорошо понимают друг друга.
На обратной дороге у Сережи сломалась машина. Она ломалась у него постоянно, так как это была старая, еще отцовская «единичка», и пришлось заехать в сервис. Мужики долго смеялись над Сережиным драндулетом и говорили, что проще и дешевле выкинуть его на помойку. Сережа отшучивался. Потом пришлось ехать в автомагазин за нужной деталью, потому что Сережа не хотел переплачивать мастерам. Ниночка предлагала заплатить, но он не позволил. В общем, промучившись около сервиса полтора часа, она поняла, что машины им в этот день не дождаться.
– Деньги огребают лопатами, а шевелиться не хотят! – возмущался Сережа всю дорогу, пока они ехали на метро.
Домой она приехала еле-еле к одиннадцати вечера. И, как назло, муж уже, оказывается, целый час ждал ее дома и был на взводе.
– Все вы, бабы, суки! – глубокомысленно заявил муж с порога, увидев ее усталое лицо. Как всегда в последнее время, он был сильно пьян. – Вас надо каждый день для острастки пороть ремнем, а не брюлики вам покупать!
«Ну, это не обо мне, – подумала Ниночка. – Мне он бриллианты не покупал давно».