Женись на мне (сборник)

Степановская Ирина

– Во-первых, мне нужно хорошо выспаться, – говорила она. – А во-вторых, муж будет меня искать, не хочется, чтобы мои приметы записывали в милиции и морге.

Я проверял ее на жалость, на любовь к детям, к животным. Она без умиления смотрела на пушистые комочки, которые мы видели у старушек в метро, оставалась равнодушной на блошиных рынках, куда я специально ее водил, пытаясь выведать ее скрытые интересы. У Анны никогда не было домашнего любимца. Она была слишком рассудительна.

– Взять на себя заботу о чужой жизни – слишком ответственно, – говорила она. – Если вдруг несчастный котенок умрет, я буду винить в этом себя.

– А если

ты не возьмешь на себя труд сейчас позаботиться о нем, вечером его, возможно, утопят, – пробовал я возражать. Но ее логика оставалась безупречной:

– Но не я же буду в этом виновата! Кроме того, неизвестно, что для этого бедного существа на самом деле лучше: быстро окончить свою не начавшуюся жизнь в ведре с холодной водой или познать все испытания: голод, холод, побои, злость других животных и людей – и все равно в конце концов погибнуть где-нибудь на чердаке или под забором.

– Но если ты возьмешь его сейчас, он получит уютный дом и счастье быть домашним любимцем. Скорее всего, ты к нему бы привязалась.

– Нет-нет! Чем он лучше других? Как я могу выбрать между ним и оставшимися, что сидят в той же коробке? Если я возьму одного, то приму на себя функцию Всевышнего и никогда не смогу забыть о судьбе остальных. А кроме того, у кошек бывает лишай.

Однажды я заманил ее в детский дом. Будучи студентом, я несколько недель провел там на практике. Вид детей, получающих казенную пищу, одежду и ласку строго поровну, всегда вызывал во мне чувство вины и сожаления. Я привел Анну туда для того, чтобы она перевела на счет этого заведения деньги, но перед этим познакомил ее с заведующей и провел по комнатам.

– Хорошо, что у меня нет детей, – заметила она, когда мы вышли из банка, где она послушно выполнила мою просьбу.

– Почему? – спросил я, хотя уже догадывался, что она ответит.

– Несправедливо холить и лелеять единственного ребенка, пусть и собственного, когда другие живут в таких условиях, – сказала она.

– Есть дети в семьях бомжей и алкоголиков, которые не получают в день даже куска хлеба, – зло сказал я в ответ. – Есть больные дети, калеки, которые не могут не только сами ходить, но и есть, играть, говорить.

– В таком случае рассчитывать на то, что твой ребенок родится здоровым и умным и ты вырастишь из него процветающую личность, – большой эгоизм и несправедливость по отношению к тем детям, о которых ты говоришь, – спокойно заметила она.

– Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка! – Я тряс ее за плечи. – Я сам его выращу!

– Зачем тебе ребенок? – Она вздыхала и смотрела на меня почти с такой же грустью и сожалением, как до этого на детдомовских детей.

– Ребенок, навеки соединив меня с тобой, даст мне любовь, на которую ты не способна! – В эти минуты я забывал, что я психотерапевт, и кричал на Анну, как кричат обманутые и бессильные в своей ревности мужья или любовники. Я был готов убить ее.

– Я склоняюсь к тому, что, вероятно, многие люди все-таки не любят друг друга, хоть и живут вместе, – замечала она. – Но притворяются, что испытывают страсть, для достижения каких-либо целей. А любят лишь единицы, какие-то особенные натуры, вроде космических пришельцев. Иначе я не понимаю, как это можно – то любить кого-то, то разлюбить? Уж если любить, то надо любить всегда! Ответственность, долг… все понятно! Но представь, я начинаю радоваться тому, что никого, по крайней мере, не разлюбила! – Анна смотрела на меня с улыбкой превосходства. Впрочем, настоящее чувство превосходства надо

мной у нее так и не появилось, хотя могло бы – ведь это я, как безумный, любил ее, а она меня – нет. Презирать меня ей мешало обостренное чувство справедливости. Но все-таки пока еще она не останавливалась в своем желании понять, что же такое любовь.

Она и любовницей-то моей стала, как я подозреваю, только затем, чтобы испытать неведомое ей ранее чувство опасности. Своим браком она дорожила, но ей хотелось узнать, не явится ли опасность стимулом для более яркого проявления чувства. Но ничего у нее не получалось. Видимо, муж доверял ей безоговорочно и опасность была эфемерной. Во всяком случае, ничего похожего на любовь ко мне она не испытывала, в чем и признавалась совершенно искренне и без обиняков. Я же тосковал по ней. Несколько раз она уезжала отдыхать на пару недель, или ей просто надоедали мои эксперименты, и она уже хотела их прекратить, печально объясняя, что, по-видимому, у нас ничего не получится, а я все никак не мог примириться с мыслью, что ошибся в ней, считая ее натурой страстной, и обвинял себя в непрофессионализме и некомпетентности.

«Вероятно, – думал я в такие минуты, чтобы не сойти с ума от отчаяния, – у нее эгоистический тип мужской психики».

Среди мужчин я встречал многих, которые жили, ни к кому не привязываясь, и душу свою вкладывали только в профессию или хобби. Я знавал рыбаков, которые, вопреки уговорам близких, состоянию здоровья и даже здравому смыслу, из-за трех-пяти хилых окуньков часами просиживали на льду реки в холод или в оттепель, под яростный треск ломающихся льдин; встречал охотников, в любое ненастье бродящих по глухой тайге с риском заблудиться, только для того, чтобы совершить ритуальное убийство животного, мясо и шкура которого нужны не для утоления голода и защиты от стужи, а для экзотики; наблюдал деловых людей, считающих, что за деньги можно купить все, особенно женщин. Я уважал ученых и трудоголиков, кустарей-одиночек, ставивших во главу своего существования какое-нибудь крошечное открытие или производство не таких, как у всех, шариковых ручек или пробок для бутылок. Я знал, что все эти люди довольно часто холодно относятся к своим близким.

«Очевидно, и она, – думал я, – не имея, правда, никакой особенной цели в жизни, никакого пристрастия, тоже относится к такому типу людей». Это не красило Анну в моих глазах, но, думая о ней беспристрастно и холодно, я в то же время двух дней не мог провести, не видя ее лица, ее спокойной улыбки. Я был поглощен ее проблемой, я жил в ней. Я места себе не находил, я хотел, чтобы она испытала страсть. Естественно, я мечтал, чтобы она полюбила меня, но моя профессиональная гордость была бы все-таки удовлетворена, даже испытай она это чувство к кому-нибудь другому, хотя это и принесло бы мне новые муки.

Я звонил ей по нескольку раз в день, при этом выглядел идиотом в глазах ее мужа, представляясь ее психотерапевтом – что было истинной правдой, – и выдумывал смешные предлоги, чтобы он позвал ее к телефону, мечтая хотя бы услышать ее ровный голос.

– Я скучаю без тебя! Я умираю! – звал я Анну, когда пребывание в мире без нее становилось невыносимым. Она приходила, скорее из любопытства, чем из желания меня утешить.

– Мне кажется странным ставить в зависимость от другого человека свою жизнь или смерть, – говорила она, опускаясь или в кресло в моем кабинете, зажатое между столом и кушеткой, или на постель, если встречи происходили в моей квартирке.