Женька - раз, Женька - два...
Шрифт:
— Пожалуй, медвежонку жарко будет в квартире, как думаешь?
— А я воды ему в ванну налью. В зоопарке-то мишки целыми днями в воде сидят.
— Ну, если так… Скажи, а он… А ты папу видел?
— Конечно! Только когда маленький был. У меня фотография есть. Я покажу.
Разговор замер. Евгений Иванович повернулся на спину, раскинул руки и закрыл глаза. И от этого лицо сразу стало строгим и незнакомым. Резкие складки на щеках выпрямились и казались теперь тоже хмурыми и жесткими.
Женька почему-то оробел. Он поспешно
— Подъем! — Евгений Иванович неожиданно рывком поднялся. Он подхватил Женьку и легко поднял его над головой.
Женька поджал ноги и боязливо посмотрел вниз. Запрокинутое лицо Евгения Ивановича знакомо, по-доброму улыбалось ему.
— Ну, тезка, айда обратно!
Он посадил Женьку верхом себе на шею и побежал к воде. Так вместе они и бултыхнулись, обрушивая на себя радужный ливень брызг. Они дружно смеялись и чихали и вытряхивали из ушей воду. И Женьке снова было легко и свободно.
— А прыгать я тебя научу! Ага, Женька?
— Ага, Евгений Иванович!
«Здравствуй, мама!
Сегодня я ходил на большую речку с Женей и Евгением Ивановичем. Еще с нами ходила её мама — Людмила Петровна. Мы плавали на Песчаный остров, а потом варили уху из жениной рыбы.
А еще я показал Евгению Ивановичу фотографию, где вы с папой. И он сказал, что знает его! Он тоже летчик, хоть и не полярный.
Когда ты приедешь, мы пойдем в гости. Евгений Иванович обещал научить меня прыгать «ласточкой» и с поворотом и по-всякому. Целую!!!
ЖЕНЬКА».
3.
На автобусе уехать не удалось: места завоевывались с боем, да, откровенно говоря, после такого обилия тишины и воздуха не хотелось влезать в душную, беспокойную железную коробку.
Евгений Иванович долго голосовал на шоссе, пока, наконец, какой-то облезлый дребезжащий «газик» не затормозил возле них. Они устроились в маленьком кузове на свежескошенной траве, густо пахнущей полем и рекой, и солнцем.
В спину, вырываясь из-за кабины, упруго бил свежий ветер. По сторонам неожиданно возникали и так же стремительно исчезали прыгающие блики одиноких костров, светящиеся полосы от фар встречных машин, крохотные звездочки сигарет редких пешеходов. И вместе с ними убегало, уменьшалось и сливалось с темнотой чувство тишины и покоя и еще чего-то неуловимого, но значительного, может быть, того, что называется счастьем…
Пустая квартира встретила хозяев строгим порядком прибранного утром помещения. Людмила Петровна защелкала выключателями, выгоняя ночь за окно, на улицу. Обычно это делал Евгений Иванович. Но сегодня он, изменив своему правилу, прошел на балкон. Хотелось побыть одному, обдумать то, что случилось…
Внизу, насколько хватало глаз, расплеснулось широкое, мерцающее огнями озеро ночного города. Оно поглотило знакомые улицы и дома, бесследно растворило в себе сады и парки.
Сейчас это был чужой, незнакомый мир, населенный только огнями
Евгений Иванович не любил ночь. Не любил её неопределенность и таинственность, не любил её почти осязаемую черноту. Она лишала твердой почвы его убеждения, ясные и неопровержимые днем, будоражила память, вызывая неприятные, ненужные воспоминания, рождала чувство непонятной вины. Теперь он отчетливо понял, что это была за «вина», и, поняв, испугался.
Он достал сигарету, долго чиркал зажигалкой и, наконец, прикурив, жадно затянулся горьким иссушающим дымом.
— В чем дело, командир? — неслышно подошла Людмила Петровна к мужу. — Ты сегодня так много дымишь… Что-то случилось?
— Случилось… — не сразу откликнулся Евгений Иванович. — Случилось, — вздохнув, повторил он.
Людмила Петровна с тревогой посмотрела на мужа.
Он вернулся в комнату, открыл ящик письменного стола и, порывшись в бумагах, достал белый прямоугольник.
— Иди сюда, — позвал он. — Смотри!
Людмила Петровна взяла в руки фотографию. Кажется, она её сегодня уже видела… Да, конечно! Женькин товарищ, мальчик показывал им своего отца! Но тогда она взглянула мельком: «ремонтировала» джинсы (опять негодная девчонка лазала по деревьям!).
— Мальчик отдал тебе фотографию? — удивилась Людмила Петровна.
— Нет, Люся. Это — моя фотография. Моя, понимаешь?
— Что ты хочешь сказать? — внезапно перехватило горло, и голос осел, сломался.
— Я хочу сказать… Я хочу сказать, что этот мальчуган… мой сын!
— Сын?!
Евгений Иванович смятенно зашагал по комнате.
— Восемь лет! Целых восемь лет у меня был сын! Непостижимо! — он сжал пальцами виски. — Верно говорят: «Обворован лишь тот, кому об этом сказали», — Евгений Иванович нервно рассмеялся.
— Сядь… Я ничего не понимаю… — Людмила Петровна по-прежнему сидела у стола, держа в руках старую, давно потерявшую блеск фотографию. Наверное, её долго носили в кармане…
— Все очень просто, — Евгений Иванович устало опустился в кресло. Это, — кивнул он на фотографию, — Лиля Сергеева и я. Помнишь, я рассказывал тебе? Мы тогда оба увлекались парашютным спортом. А потом, позже… я уехал в летное училище. Она осталась, не захотела… Лиля — геолог. Она и тогда любила свою профессию до сумасшествия.
Евгений Иванович замолчал. В пепельнице задымилась еще одна выкуренная сигарета.
— Послушай… А почему ты решил, что мальчик — твой сын? Только потому, что Лиля — его мать? — Людмила Петровна старалась говорить спокойно, но губы непослушно прыгали, мешая выговаривать слова.
— Нет! Я знаю, что ты хочешь сказать. Нет! Это — мой сын! Я знаю.
— И все же… — она упрямо цеплялась за спасительную мысль.
— Нет, Людмила, — почти жестоко сказал Евгений Иванович. — Он старше нашей Женьки всего на год! Лиля бы не смогла… так скоро…