Шрифт:
Рисунки Н. Щеглова
Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР Москва 1959
Эмиль Михайлович Офин родился в 1911 году в г. Харькове в семье типографского наборщика. В начале двадцатых годов семья его переехала в Петроград, где Э. Офин окончил
По окончании института Э. Офин работал автомехаником и сменным инженером, позднее преподавателем автодела.
Первый рассказ — «Проезжий человек» — был издан в сборнике начинающих авторов в издательстве «Советский писатель» в 1954 году. Этот рассказ послужил основой его первой детской повести «Степные капитаны».
В том же издательстве вышли три книги Офина: «Мечтатели», «Романтики» и «Фронт».
В Детгизе изданы его книги «Степные капитаны», «Русский балтик», «Опасный участок».
В нашей серии «Книга за книгой» помещены два рассказа Эмиля Офина — «Женька» и «Дачник» из которых читатель узнает о людях, отлично владеющих своей профессией, о том, как они передают свой трудовой опыт молодёжи, о любви и взаимной выручке, о дружбе китайцев и русских,
Женька
Я увидел его впервые на Чёрном Иртыше, у переправы. Он сидел возле косо врытого в землю столба и, как показалось мне, задумчиво смотрел на туго натянутый стальной трос, уходящий к такому же столбу на противоположном берегу. Река неслась, сдавленная каменистыми предгорьями; мутно-жёлтые волны с грохотом выплёскивались на шаткий бревенчатый причал. Стёкла моей кабины сразу покрылись водяной пылью.
Услыхав скрип тормозов, он отвёл взгляд от поблёскивающего на солнце троса, пружинисто распрямился и легко прыгнул на подножку грузовика; секунды две — три разглядывал быстрыми чёрными глазами кузов, наполненный мешками, ящиками, геологическим оборудованием, потом вынул из кармана синей драной куртки листок бумаги и молча подал мне.
Это была записка от начальника партии Тараса Даниловича. Он писал:
«За время твоей отлучки мы перебрались на новое место: наконец-то нашли асфальт, и, кажется, много. Дорогу тебе покажет этот хлопчик. Он пристал к нам по пути — просится на работу. Может, пригодится тебе по части ремонта и грузов — посмотри, а то его больше некуда девать».
Паренёк тем временем рассматривал приборы на щитке автомобиля, а я рассматривал его: он худ, мал ростом, одет в заношенные лыжные штаны и байковую куртку с чужого плеча. В том, как он трогал кнопку сигнала и поглаживал рулевое колесо, было что-то ребячье. «Горе ты, а не грузчик», — подумал я. Но пожатие узкой смуглой руки паренька оказалось неожиданно сильным.
Он быстро заговорил по-китайски, потом, видно сообразив, что я его не понимаю, поспешно ткнул себя пальцем в грудь:
— Жень-чу.
Я тоже показал на себя и назвал своё имя.
— Степана, — бойко повторил он. И, заглянув мне в глаза так, словно просил о чём-то, тише добавил: — Товарыш Степана…
Его скулы резко выдавались на впалых щеках. Вещей при нём не было, даже узелка.
Выжженный солнцем щербатый берег выглядел диким и пустынным; на двери хибарки паромщика висел замок.
— Давно ты ждёшь меня здесь?
Он не понял. Я попытался объяснить жестами. Он опять огорчённо закрутил головой. Тогда я поднёс палец ко рту и щёлкнул зубами: есть, мол, хочешь?
Жень-чу радостно заулыбался, с готовностью вытащил из-за пазухи знакомую круглую лепёшку — такие печёт в своих тиглях наша лаборантка Майя, — разломил и протянул мне большую часть.
— Чудак… — смущённо сказал я и достал из-за спинки сиденья свёрток с бутербродами и отличный термос, купленный в Урумчи. — Лезь сюда.
Вероятно, именно в ту минуту я и решил взять его себе в помощники.
Пока мы дожидались парома, выяснилось, что Жень-чу знает по-русски всего пять слов: «Москва», «товарищ», «трактор», «спасибо» и «комсомол». Мне же, хотя я работал в Синьцзяне уже третий месяц, чужая речь вовсе не давалась; даже исконные китайские слова «рис» и «чай» произносились здесь совсем иначе.
— Ладно. Как-нибудь столкуемся, — порешил я. — Парень ты, видать, со смёткой.
В этом я не ошибся. Едва мы въехали на паром, смотрю — Жень-чу уже по собственному почину крепит автомобиль. На бурном Чёрном Иртыше это было не лишним: палуба скрипела и раскачивалась. Паренёк работал быстро и ловко, можно было подумать, что он всю жизнь имел дело с проволочными растяжками; его тонкие пальцы так и мелькали, когда он уверенно загнал ломик в петлю и принялся вертеть, чтобы получился хороший натяг.
Потом мы помогали паромщику Хоп Сину крутить барабан лебёдки. Над нашими головами железные скобы с визгом двигались по тросу, он был натянут, как струна, и шершавился кончиками перетёртых проволочек. «Не приведи бог, лопнет. Перевернёт нас тогда эта сумасшедшая река и унесёт чёрт знает куда…»
— Куда она течёт?! — заорал я что есть мочи: мне нужно было перекричать шум волн и глухоту Хоп Сина.
— Озеро Зайсан, потом Казахстан — Советская Союз.
Страх сразу пропал. Я долгим взглядом проводил плывущее мимо бревно. Через сколько-то дней его, может, выловят и сожгут в печурке мои товарищи шофёры, уехавшие поднимать целину…
Я попытался приспособить Хоп Сина в качестве переводчика, чтобы расспросить о моём новом помощнике. Мы по очереди кричали в уши паромщика: Жень-чу взмахивал руками, тряс головой и таращил глаза, стараясь жестами дополнить свои ответы, — он приплясывал вокруг лебёдки, показывал зачем-то вверх на трос и вдруг прошёлся колесом. Вокруг стоял скрип и грохот, старенький паром трещал по всем швам, ветер вместе с клочьями пены уносил ломаную речь глухого китайца.