Женька. Дачник
Шрифт:
Он подошёл ближе и поставил на траву маленькую корзиночку мелкой лесной земляники.
— С дороги услышал, как шатуны барабанят. Что же ты довёл двигатель до такого состояния?
— Это Санька Бобров… Доездился до ручки, а потом бросил и смылся из колхоза. А меня назначили…
Мужчина внимательно оглядел меня.
— Это твоя первая машина? Нелёгкое у тебя начало, брат. И несправедливое. Другие шофёры в колхозе есть?
— Есть. Яшка и Костя Мельников. Да у них машины хорошие.
— Машины — не люди, все одинаковые, —
Он погладил крыло, заглянул под капот, потом вынул из кармана белых брюк носовой платок и вытер ладонь.
– — Ладно, механик, не вешай нос. Поддомкрачивай передок и снимай колёса, а я скоро вернусь, помогу. — И поднял с травы корзиночку.
Я посмотрел ему вслед и вдруг крикнул:
— А вы правда придёте?
Мужчина обернулся:
— Ну конечно!
Он ушел, а у меня работа как-то сразу наладилась: ключи будто сами попадали на гайки, шланги легко отсоединялись, болты и шайбы со звоном летели в ведёрко. Я даже не заметил, как прошло время и человек этот вернулся.
Теперь на нём были старые тёмные брюки и синяя майка.
— Эге, механик, ты успел уже головку блока снять. А прокладку не испортил?
— Нет. Она на кабине.
— То-то. Как тебя зовут?
— Виктором.
— А я Пётр Павлович. Давай, Витя, сливай масло. — Он заглянул под машину. — А вот это уж плохо: сейчас придётся работать внизу, а передок держится на одном домкрате — чуть что, и из нас блин.
Пока я подставлял деревянные чурки под ось, Пётр Павлович осмотрел инструмент и опять сделал замечание:
— Ключи ржавые и грязные,
— Вычищу. Это всё Санька!
Я лежал под машиной и отвинчивал болты картера, а Пётр Павлович сидел на чурке; мне были видны его ноги в хороших жёлтых полуботинках и шёлковых носках — в таких бы ходить только по праздникам.
Потом Пётр Павлович тоже залез под машину и начал показывать, как убираются фольговые прокладки.
— Прохвост всё же ваш Санька, — заметил он, разглядывая крышки шатунов. — Ещё бы немного поездил — и весь сплав выкрошил бы.
— Точно, прохвост был этот Санька. Правильно говоришь, товарищ. Из-за таких наш колхоз в отстающие попал, — послышалось сверху, и я увидел рыжие, подшитые валенки Терентия Фёдоровича,
Пётр Павлович тоже покосился на валенки.
— А что ж вы зевали, когда вашу технику уродовали? Тяни, Витя, эту гайку сильней, не бойся.
Валенки переступили с места на место.
— Так ведь мы что. Нас кто послушает? На это председатель есть. Ему люди говорили…
— Ладно, отец, — перебил Пётр Павлович. — Покрути-ка ручку маленько…
Рядом с валенками появились председателевы хромовые сапоги.
— Ух ты! Да тут дело кипит. А мастер откуда объявился?
— Известно откуда — прохожий. Свои разве догадаются… Ай покрутить ещё, товарищ?
Мы вылезли из-под машины. Я подал Петру Павловичу тряпку, и он обтёр руки.
Председатель поглядел на Петра Павловича, на его жёлтые туфли.
— Городской? Должно быть, по автомобильной части работаете?
Терентий Фёдорович достал кисет.
— Чудные дела, Матвей Ильич! Сижу я в холодке, вижу — идёт мимо человек. Залез он под машину и давай работать — просто так, за здорово живёшь.
— Большая вам благодарность, — поспешно сказал председатель. — Выручаете вот как! Машина до зарезу нужна, а починить некому.
— А другие шофёры? — спросил Пётр Павлович.
— Так ведь им грузы надо возить.
Пётр Павлович пожал плечами;
— Вот бы Витя и возил. А перетяжку приказали бы сделать более опытному шофёру.
Матвей Ильич помолчал. Потом для чего-то расстегнул и застегнул пиджак.
— Это вы, пожалуй, правильно подсказали, товарищ. — Он вздохнул. — Только разве, ну хоть к примеру, нашего Костю Мельникова уговоришь на такое?
— Председателя у вас кто выбирал? Ведь сами колхозники, — заметил Пётр Павлович. — Так почему же их уговаривать надо? Должны подчиняться.
Матвей Ильич опять расстегнул пиджак:
— Люди сами должны понимать, ежели они сознательные…
Пётр Павлович усмехнулся:
— Сознательность и понятие — вещи разные. Ну, скажем, стал бы сознательный человек курить совсем рядом с бензиновым складом, если б понимал, что от этого может произойти?
Терентий Фёдорович закашлялся, быстро погасил пальцами самокрутку и смял её в кулаке.
Раздался смех. Я повернулся и увидел за плетнём Настю и Любу, — видно, они шли с поля на обед. Председатель смущённо покосился на девушек, вытянул за цепочку часы из кармана и вдруг заторопился:
— Вы, товарищ, того… если в чём будет нужда, заглядывайте. Вот огурчики пойдут, отблагодарим…
Пётр Павлович посмотрел вслед Матвею Ильичу, присел на чурку.
— Витя, зачерпни попить.
— Подождите пить, — поспешно сказала Настя и покраснела, — я сейчас…
Она убежала, а Люба подошла к Петру Павловичу;
— А я вас знаю. Вы у Мироновых остановились. Вчера на легковой машине приехали и ещё какую-то фанерную доску с собой привезли,
Люба насмешливая и злая на язык. Я подумал, что она и про меня что-нибудь скажет, и не ошибся:
— Не стыдно, Витька, за тебя люди машину починяют?
На дороге показалась Настя. От быстрой ходьбы её светлые волосы распушились, — Она подошла, расстелила на чурке полотенце и подала Петру Павловичу кринку молока и ломоть хлеба.