Женщина-птица
Шрифт:
— Не знаю… — Он останавливается и разводит руками. — Если бы я только знал…
Он так и стоит, словно прислушивается к одному ему слышному звуку и снова начинает плакать. Лицо его искажено гримасой страдания.
— Анни, — всхлипывает он. — Все дело в Анни…
— Да скажи же ты, ради Бога, в чем дело!
— Вчера… Вчера она была с другим. Она спала с ним. Она сама рассказала.
Только этого не хватало, думаю я и обнимаю его за плечи.
— Она сама не знает, почему так
— Вы будете продолжать встречаться?
— Не знаю… Я опять у разбитого корыта.
— Все утрясется, — говорю я. — Вот посмотришь, все утрясется.
Папа безутешен. Его отчаяние пугает меня. «Все утрясется»! Как будто все в конце концов утрясается…
— На этот раз не утрясется, Йоран. На этот раз ничего не утрясется…
Он замолкает и снова прячет лицо в ладони. Что я могу еще сделать? Может быть, ему надо побыть одному, принять какое-то решение…
Я иду к себе и сажусь за письменный стол. Слышу, как папа гремит ящиками на кухне. Что все это значит для него? Папа… когда я был маленький, он олицетворял для меня надежность, он пах трубочным табаком и старыми книгами. По ночам он храпел на весь дом, я иногда просыпался и думал, что этот храп раздавался в доме еще до того, как я родился, и наверняка будет продолжаться, когда я умру. Как он изменился… Ослаб, даже одряхлел, когда я думаю о нем, мне становится страшно… Он перестал возиться в кухне и пошел в ванную… скрипнул замок, ага, наливает ванну. Что он оплакивает — Анни или разрушенные ею иллюзии? Впрочем, я и ждал чего-то в этом роде. Я не удивлен. Я раскусил ее сразу. Но папа… сколько же может вынести человек?…
На стене начинают громко и холодно бить часы с маятником. В комнате темно, и меня вдруг начинает бить дрожь. Надо верить своим чувствам. Эта мысль назойливо, с каждым ударом часов впивается в голову: верить своим чувствам, верить своим чувствам… Почему я так нервничаю? Меня начинает тошнить, я прижимаю руку к животу и делаю глубокий вдох… надо верить своим чувствам. Бой прекращается, в ванной льется вода. Я смотрю на свое отражение в темном окне — скорлупа. Пустое птичье яйцо.
Я встаю и начинаю, как папа, ходить кругами по комнате. Что-то не так, я чувствую это совершенно ясно. Я иду к ванной. Беспокойный свет лампы в коридоре словно прижимает меня к полу. Дверь. Белая дверь в ванную. Она заперта. И звук льющейся воды… он словно предвещает несчастье, как те акварели, что мама рисовала потихоньку ото всех.
— Папа! — зову я, и голос срывается.
Молчание.
— Папа! — кричу я изо всех сил. — Что ты там делаешь?
Он не отвечает. Только жуткий шум воды. Я стучу в дверь кулаками.
—
Он появляется в двери, мокрый, с полотенцем вокруг бедер.
— Что случилось? — мягко спрашивает он.
Из крана хлещет горячая вода. Я смотрю на руки: оказывается, я разбил кулаки до крови.
— Что случилось, Йоран? — опять спрашивает папа. — У тебя все руки в крови!
Я стою и не могу произнести ни слова.
К началу декабря между папой и Анни все кончено.
— Все, — голос его звучит виновато, — конец. Вообще конец…
Я тихо киваю. Не стоит расспрашивать; если хочет, расскажет сам. Мы смотрим футбол: свободный удар в двух метрах от штрафной площадки, выстраивается стенка из людей, покачиваясь, как волна, удар — намного выше ворот.
— Я этого ждал, — продолжает он без выражения. — Она спала с другим… теперь утверждает, что причиной тому наши отношения: что-то в них не так, иначе зачем бы она мне изменяла? И что же было не так? Что ей мешало? Сигрид? Ее муж? Привидения?
Он замолкает на минуту, это все же важно для него, и он пытается сформулировать свою мысль получше.
— Нет, — продолжает папа. — Привидения здесь ни при чем. Я лгу самому себе — точно так же, как она лгала мне. У нее все время был другой, теперь я это понимаю. Это был не первый раз, она все время с ним спала, у них все время был роман. Должно быть, хотела экспериментальным образом проверить, кто ей больше подходит, а потом выигрыш выпал ему.
В перерыве между таймами папа встает, выключает телевизор и смотрит на меня смущенно.
— Наверное, не надо мне все это рассказывать?
— Наоборот. Очень надо.
Он вздыхает и опускает глаза.
— Это удар для меня, — говорит он. — По крайней мере, можно было помечтать… что она когда-нибудь заменит мне маму. И совершенно неважно, что у нас с ней такие разные интересы, то же самое было и с мамой: у нее свое, у меня свое, но это нам не мешало, потому что кроме этого нас связывало очень многое. Но она… нет, она совсем другая. У нее был любовник, она порвала со мной… интересно, где она сейчас? Надо думать, у него.
Папа смотрит на меня, но, по-моему, он меня не видит. Он думает об Анни. Неужели он и в самом деле в нее влюбился? За такой короткий срок?
— Нет, — говорит папа, словно прочитав мои мысли. — Я никогда ее не любил так, как любил твою маму… Но я чувствовал, что она что-то скрывает. С такими женщинами надо быть осторожным…
Он осуждающе вертит головой и запускает пальцы в волосы.
— Что ж я, так и буду весь день здесь стоять? Пойду к себе; не думай об этом.