Женщина Солнца
Шрифт:
– Мой женщина, он тоже больной. Я должен отвезти его в Священную хижину, чтобы он поправился, – взмолился другой работник.
– Бьюсь об заклад, что все женщина в форте внезапно заболели! – воскликнул фактор. – Что ж, десятеро из вас могут взять их с собой на церемонию. А теперь выходите и тяните жребий, чтобы решить, кто из вас войдет в десятку счастливчиков.
Он рассмеялся, когда я сказал ему, что я тоже хотел бы присутствовать на церемонии.
– Что, ты уже стал солнцепоклонником? – воскликнул он. А затем спокойно добавил: – Что ж, иди. Возьми на себя руководство отрядом и проследи, чтобы эти работяги долго там не задерживались.
Нас было одиннадцать мужчин, тридцать женщин и много детей; мы покинули форт на следующее утро; у всех были хорошие лошади, и за нами тянулась длинная вереница вьючных лошадей и повозок, нагруженных пятью вигвамами, нашими постельными принадлежностями и различным скарбом.
Когда мы вошли в новый вигвам, Синопаки вскрикнула от ужаса и, прикрыв лицо накидкой, быстро сказала вождю:
– Это он, наш зять! Мне ужасно стыдно! Почему меня не предупредили о его приходе! Я уйду в наш старый вигвам; дайте мне пройти!
– Нет. Оставайся здесь. Я сам пойду в другое место, – сказал я ей.
– Он даже разговаривает со мной! – пробормотала она.
– Мама, ты останешься прямо здесь. И мы тоже. Разве ты так и не поняла, что он белый, и что белые другие – что для них их тещи – то же самое, что и собственная мать? – сказала Мастаки.
– Ты сделаешь так, как говорит твоя дочь. Проследи, чтобы принесли их вещи, а затем поставь перед ними еду, – сказал ей вождь и сделал мне знак сесть рядом с ним и выкурить трубку, которую набивал ароматной смесью табака и l'herbe.
– Вы пришли навестить нас в хорошее время, самое священное время. Завтра мы строим Окан, священную хижину Солнца, – сказал мне вождь, когда мы по очереди курили большую трубку.
– Да. И он должен вкусить священный язык, – сказала Пайота.
– Я уже второй раз слышу о священном языке. Что это за язык такой? Почему он священный? – спросил я.
Вождь улыбнулся, посмотрел на Пайоту и многозначительно кивнул, и она ответила:
– Мы не рассказываем историю священных вещей, пока Солнце путешествует по своей небесной тропе. Сегодня ночью, после того как оно отправится в свой вигвам далеко на западе, я расскажу тебе о языке и других священных вещах.
Моя женщина устроила нам лежанку из бизоньих шкур и одеял с левой стороны вигвама. Как только трубка была выкурена, я подошел и сел рядом с ней. Лежанка Пайоты находилось прямо напротив нас; лежанка вождя, конечно же, находилась в задней части вигвама, прямо напротив входного проема, а над ней, прикрепленные к вигвамным шестам, висели раскрашенные и украшенные бахромой цилиндры из сыромятной кожи, в которых находился его военный наряд, и его щит в чехле из оленьей кожи. Вигвам изнутри был обшит полосой из бизоньей кожи, расписанной яркими геометрическими узорами и поднимавшейся на шесть футов от земли. Таким образом, между подкладкой и обшивкой вигвама было расстояние в толщину жердей, причем последняя была закреплена так, что не касалась земли, а воздух, поднимающийся в это пространстве, создавал сильную тягу для костра и защищал вигвам от дыма. Для дополнительного удобства на каждом конце каждой лежанки была сделана спинка из ивовых прутьев, обтянутых кожей, поддерживаемая треногой из раскрашенных и украшенных резьбой сосновых прутьев. В промежутках между лежанками и возле дверного проема лежали вещи обитателей вигвама, в основном в раскрашенных парфлешах. Кожаная подкладка была самой важной деталью для удобства обитателей вигвама; она не давала проникать внутрь холодному воздуху и отражала тепло очага. В вигваме было тепло даже когда мороз был намного ниже нуля, пока в нем горел небольшой костер, и когда он гас, обитатели, спавшие на своих лежанках из бизоньих шкур, не чувствовал изменения температуры.
Пайота и ее мать готовили ужин и вскоре устроили нам настоящее пиршество: жареные бизоньи языки, запеченные коренья камаса – по вкусу они напоминают сладкий картофель, свежие спелые ягоды, а чтобы все это запить – по миске крепкого бульона. Постясь с раннего утра, мы с Мастаки наслаждались едой и наелись от души.
Приближалась ночь, когда я вышел наружу, чтобы взглянуть на большой круг лагеря, расположенный на широкой, поросшем травой речной долине, окаймленной с одной стороны тополиной рощей, окаймляющей ручей, а с другой – утесами, круто поднимающимися к краю большой равнины.
В центре лагеря, на поляне площадью в пять или шесть акров, ровной, поросшей короткой травой, окаймленной шестью сотнями вигвамов, был круг из толстых наклонных столбов диаметром около шестидесяти футов, рядом с которым лежало много длинных шестов и несколько охапок веток. Четыре вигвама стояли к западу от этого круга из недавно срубленных и поставленных столбов. Я заметил, что все женщины вокруг них были одеты в накидки из бизоньей кожи, выкрашенные в темно-красный священный цвет. Мастаки, которая была рядом со мной, сказала мне, что это были женщины, которые этим летом организовывали священную церемонию – строительство хижины Солнца. Недавно поставленные столбы, вместе с высоким раздвоенным центральным, должны были стать опорами ее крыши, что что мне предстояло увидеть на следующий день. Я уже собирался расспросить ее о церемонии, когда из ближайшего вигвама, расписанного символами небесных богов, вышел мужчина и начал выкрикивать приглашения на пир, назвав Ницитупи (Одинокого Мужчину) в качестве одного из гостей, и Аупам-Апикван (Белого Торговца, то есть меня) как другого.
Толкнув меня локтем, Мастаки прошептала, что устроителем пира был Четыре Медведя, жрец Солнца нашего клана Маленьких Накидок, владеющий сильной магической трубкой Гром-Птицы. Я увидел, что это был человек самой выдающейся внешности: высокий, хорошо сложенный, с чертами лица, выражающими достоинство и сдержанность, но в то же время большую доброту.
Первые из его прибывших гостей, Одинокий Человек и я, были с улыбкой встречены жрецом Солнца и получили места слева от него, на его собственной лежанке, над которой был подвешен длинный, выкрашенный красной краской кожаный сверток и блестящие, отделанные бахромой мешочки, в которых была его священная трубка и ее принадлежности. За нами пришел Омуксикими (Большое Озеро), главный вождь племени, высокий, стройный, с проницательным лицом и пристальным взглядом; а за ним -Сикунахмакан (Бегущий Журавль), вождь клана Никогда Не Смеются, круглый, грузный и веселого нрава, и теперь наша компания была полной. Четыре Медведя набил огромную трубку, Одинокий Мужчина раскурил ее с помощью уголька из костра, и, пока она переходила из рук в руки туда и обратно по нашему полукругу, разговор шел о предстоящей церемонии, и все очень жалели о том, что племя не смогло раздобыть шкуру белого бизона, чтобы на следующий день поднести ее Солнцу в числе прочих подношений.
– Как бы то ни было, оно знает, что мы потерпели неудачу в этом деле не потому, что были слишком ленивы, – сказал Одинокий Человек. – Оно видело, как упорно мы охотились на эту белую бизониху прошлой зимой, там, к югу от устья Медвежьей реки, пока, наконец, она не пропала.
– Что ж, Говорящий-С-Бизоном вместо нее наконец-то пожертвует свою шкуру белой выдры, а она почти настолько же святая; Солнце, без сомнения, оценит это, – сказал Большое Озеро.
Когда трубка была выкурена, женщины из вигвама поставили перед нами немного пеммикана, очень вкусно приготовленного с толченой черноплодной рябиной. Я недавно съел так много, что смог его только попробовать, ради приличия, и положить рядом, чтобы отнести домой для Мастаки.
Затем, когда раскурилась вторая трубка, Одинокий Человек сказал остальным:
– Друзья мои, имя, под которым вы знаете моего зятя, который здесь сидит, просто Авпум-Апикван; это вообще не имя. Я хочу, чтобы у него было настоящее имя; имя, подходящее члену нашего клана Маленьких Накидок. Подумайте теперь, каким должно быть это имя.
– Тебе не нужно думать об этом. У меня есть для него имя, которое тебе понравится, – сказал Четыре Медведя и жестом пригласил меня сесть поближе к нему. Затем он смешал немного своей священной тускло-красной краски с водой и намазал ею мой лоб и каждую щеку, попросил трубку, сделал несколько затяжек, которые выпустил к небу, а потом к земле, и, направив ее черенок вверх, помолился: