Женщина во тьме
Шрифт:
Знаю: парацетамол только притупляет боль. Единственное настоящее лекарство – это сон.
Такая тишина, что слышно тиканье часов на первом этаже. До прихода Миа еще есть время. Могу поспать несколько часов – унестись в страну моей мечты, на берег моря – бирюзового и прозрачного, – где можно босиком бродить по белому песку. А когда проснусь – головная боль пройдет.
Беру упаковку темазепама. На ней надпись: «Две таблетки перед отходом ко сну». Вытряхиваю две и, помедлив, добавляю еще одну. Последняя застревает в горле. Очень горькая. Залпом выпиваю воду. Сердце начинает бешено колотиться, иду
Сажусь на край кровати. Бутылочка со снотворным дрожит в руке. Часы на первом этаже тикают все громче, а я все не сплю. У этих пилюль, наверное, истек срок годности, выпью еще одну. Высыпаю две, проглатываю, не запивая, и ложусь.
Закрываю глаза, пытаюсь представить мягкий белый песок, но вместо этого вижу каменистый берег и грозовое небо, какой-то дом с черными проемами окон; болтающуюся на ветру входную дверь и разорванную ленту полицейского ограждения. Мелькают огни, и я наконец проваливаюсь в сон. Открывается какая-то незнакомая дверь, появляется чья-то тень. Мне кажется, я ее уже видела, пытаюсь пробудиться, но меня засасывает еще глубже.
«Кто там?» – слышу сквозь сон, а тень все ближе и ближе. Она то расплывается, то обретает четкие контуры. «Тсс!» – долетает до меня тихий шепот, и мама… Мама гладит меня по голове, и боль стихает.
Это сон, только сон. Как я устала. Посплю час или два…
– Сара! Какого черта? Что ты натворила?
Кто-то меня будит, тормошит. Во рту, глубоко в горле, чьи-то пальцы. Слишком глубоко. Я давлюсь. Не могу дышать, пытаюсь избавиться от чужой руки, ничего не получается. Это Патрик. Он проталкивает пальцы все глубже – и неожиданно содержимое моего желудка фонтаном выплескивается наружу – на меня, на Патрика, на постель. Боже! Какой ужас, пытаюсь извиниться, а Патрик вытаскивает меня из кровати, ставит на ноги. Они не слушаются, идти я не могу. Тогда он волочет меня на себе, запихивает в ванну и включает душ. Он очень холодный – тело немеет, дыхание перехватывает. Пытаюсь вырваться, но Патрик не выпускает.
Слышу чей-то крик. Похоже, Миа.
– Вызывай «Скорую»! Вызывай «Скорую», черт возьми! – орет муж.
Недоумеваю: зачем? Что случилось? Наконец он выключает воду. Чувствую непреодолимую усталость, хочу спать и опять отключаюсь.
– Сара! Нет, я не дам тебе… Ты не можешь так уйти, черт возьми! Ты не можешь… – Патрик наотмашь бьет меня по щеке, я опять сползаю в ванну, задеваю головой кран и…
– Сара! Сара, проснись… Пожалуйста, прости. Я думал, ты умираешь.
– Мама, ты меня слышишь? Мама!
Это Миа. Ее голос, девочка плачет. Изо всех сил пытаюсь преодолеть навалившуюся тяжесть и проснуться. Открываю глаза. Дочь сидит в кресле рядом с кроватью. Где я – понять не могу.
Я помню… Нет, не знаю. Кто-то… таблетки… Патрик… его пальцы во рту. Пытаюсь сглотнуть слюну, и из горла вырывается какой-то звук. Не слово, нет. Скорее – мычание.
Дочь наклоняется ко мне.
– Мама, господи, ну зачем ты это сделала?
Что я сделала? Миа вскакивает со стула и зовет кого-то через дверь. Входит медсестра в голубом халате – значит, я в больнице, – следом идет Патрик. Только не сейчас. Не могу его видеть. Закрываю глаза и опять засыпаю.
Когда
– Я знал, что ты это сделаешь, – шепчет он и придвигается еще ближе. Чувствую на щеке его дыхание. – Это из-за отца? Из-за него ты хотела покончить с собой?
Что? ЧТО?
На этот раз просыпаюсь окончательно. В палате никого нет, в коридоре темно, где-то далеко эхом отдаются чьи-то шаги. Болит рука – в вену вставлен катетер, рядом с кроватью – штатив с капельницей. Болит опухшее горло. Холодно, вся дрожу, будто подхватила грипп, хотя знаю, что попала в клинику совсем по другой причине.
Слова Джо не идут у меня из головы. Покончить с собой? Не понимаю. Был день рождения мамы, я чувствовала себя усталой, болела голова, приняла несколько таблеток обезболивающего и… снотворного. Помню. Неужели из-за такого количества можно заподозрить самоубийство? Черт, не помню. Не помню, сколько я их проглотила.
Патрик держит меня за руку, большим пальцем гладит покрывающий иглу бинт. Даже от такого нежного прикосновения игла в вене смещается, и по желудку волной прокатывается спазм. Пытаюсь высвободить руку. Патрик удерживает ее какое-то мгновение – этого хватило, чтобы всю руку пронзила резкая боль, – и, наконец отпустив, откидывается в кресле.
– Я думал, ты умерла, – шепчет муж испуганно. – Пришел – ты лежишь без движения. Решил, что уже опоздал.
– Нет, – начинаю срывающимся шепотом, но Патрик машет рукой, словно не хочет слышать моих возражений.
Осекаюсь.
– Не понимаю, – говорит он, – я не знал, что тебе настолько плохо.
– Но я не…
– Представляешь, как бы это отразилось на Джо?
Наклонившись ко мне, Патрик задевает стойку и, пытаясь удержать закачавшийся штатив, смотрит мне в глаза.
– Ты понимаешь, что была на волосок от смерти? Ты осознала, как вредно пить так много таблеток? Ты выжила только потому, что не все проглотила. Я вынул их у тебя изо рта.
Я выпила только четыре пилюли. Или пять? Может, шесть? И несколько таблеток парацетамола. Да, это много. Но я не хотела покончить с собой, я просто устала.
– Сара, умоляю тебя. Я не могу, не могу тебя потерять.
В голосе Патрика не просто страх. Это паника.
Глава 4
– Принесла тебе кофе. Небось больничная бурда вместо чая уже осточертела.
Это Кэролайн. Садится рядом с кроватью, дымящуюся чашку ставит на тумбочку. Пахнет божественно.
– Спасибо, – говорю.
Делаю над собой усилие и приподнимаюсь.
Кэролайн сегодня брюнетка, и тяжелые прямые пряди под стать ее хмурой физиономии. Прошлый раз подруга была медно-рыжей. У самой меня волосы типа «серая мышь», и спреями для подкраски я давно не пользуюсь. А Кэролайн меняет цвет сто раз в год. Хотя в голубой или розовый сейчас она красится реже.