Женщины его жизни
Шрифт:
Дон Тейлор был свидетелем досадных супружеских стычек, когда Брайаны вместе выезжали на приемы. Еще больше, чем жестокость хозяина, его поражала глубокая печаль хозяйки. Она с каждым днем казалась все более бледной и исхудавшей, в ее огромных глазах застыло одиночество.
«Не пойму я этих богачей, – говорил он себе. – Купаются в золоте и при этом ухитряются сделать несчастными и себя, и своих детей».
Тут он вспоминал о Хуаните, о счастливых минутах, проведенных вместе, о своих детях, обо всей семье, собиравшейся вместе за столом, и с гордостью ощущал, что этой радости никто у него не отнимет.
Он работал шофером у многих богатых хозяев: они словно были отштампованы на одном станке.
– В Калифорнии самые популярные виды спорта, – как-то раз довелось услышать Дону, – это развод и психоанализ.
Солнце садилось, затянув полнеба роскошным алым занавесом и бросая отсветы на бескрайние, уходящие за горизонт виноградники.
«До чего же красиво», – подумал Дон. Из дверей пристройки, где жили слуги, вышли трое его детей и побежали ему навстречу.
«Мне повезло в жизни», – сказал он себе, обнимая всех троих разом.
Хуанита улыбнулась и помахала ему из окна гостиной. Она была на удивление спокойна и, казалось, понимала, что у него на душе.
Бруно у себя в комнате тщательно переодевался, чтобы предстать за столом, не вызывая нареканий у отца. Мальчик терпеть не мог, когда ему говорили, что он ведет себя хуже, чем сицилийский крестьянин.
Застегивая белую рубашку, он спохватился, что не успел вымыть руки, внимательно оглядел их и решил, что не такие уж они грязные и идти еще раз в ванную не стоит. Он и без того опаздывал и понадеялся, что отец ничего не заметит.
Бруно спустился на первый этаж и вошел в гостиную, обставленную темной мебелью в стиле «старая Америка». На стенах, как в картинной галерее, были вывешены парадные портреты Брайанов: от сурового Джеймса Брайана, который высадился на Восточном побережье в XVIII веке, совершив трудное и опасное плавание через Атлантику, до Кэт и Филипа Джеймса-старшего, бабки и деда Бруно с отцовской стороны, погибших год назад в авиакатастрофе. Бруно знал, что когда-нибудь мрачная галерея пополнится новыми портретами: его матери, его отца и его собственным. Интересно, какое у него будет лицо, когда он станет таким старым, что писанную с него картину можно будет вывешивать среди портретов предков?
Итальянский мастер-портретист уже запечатлел прекрасный образ Аннализы и угрюмое лицо Филипа. Портреты висели в комнате Бруно, и мальчик часто и подолгу рассматривал лицо матери, которую художник изобразил в бледно-голубом вечернем платье, усеянном крошечными, тоже голубыми, прозрачными розочками. Лицо Аннализы было окутано, словно вуалью, налетом глубокой печали, и маленькому Бруно казалось, что, сумей он каким-то образом откинуть эту вуаль, под ней просияет счастливая улыбка. Но стереть налет грусти с лица матери ему никак не удавалось, и эта неспособность тяжелым камнем лежала у него на душе.
Бруно обожал Аннализу и, когда ему доводилось видеть ее особенно подавленной, садился рядом, брал ее руку в свои и начинал целовать.
– В тебе вся моя жизнь, Бруно, – говорила она, прижимая его к себе. Мальчик понимал, что она говорит правду, и любил ее за это еще сильнее. Исступленное, доходящее до болезненности чувство иногда разрешалось слезами.
Бруно вошел в гостиную, где Филип, Аннализа и Джордж, младший брат Филипа, пили аперитив. Аперитивом служил «Траминер», прекрасное белое вино, продукт виноградников семьи Брайан.
Мальчик поклонился взрослым, внимательно следя за тем, чтобы держать руки по швам.
– Добрый
Все они улыбнулись ему в ответ.
– Тебе понравилось на бегах? – спросила Аннализа.
– Очень понравилось, мама, спасибо.
Уолтер, молодой, светловолосый, длинноногий официант с зорким взглядом и крючковатым птичьим носом проворно подал ему на серебряном подносе стакан апельсинового сока.
Бруно занял место на диване между родителями.
– Ты вымыл руки? – спросил отец.
– Да, папа, – соврал он с готовностью человека, живущего под постоянным дознанием, надеясь не покраснеть от сказанной неправды и моля всевышнего избавить его от придирчивой отцовской проверки. Насаждаемые в семье строгие правила поведения тяготили его.
– Пей свой сок, сынок.
Это прозвучало как приказ.
– Да, папа, – послушно отозвался Бруно, мысленно радуясь, что ложь сошла ему с рук.
В атмосфере чувствовалось напряжение. Оно всегда чувствовалось, когда родители бывали вместе. Волны враждебности распространялись в воздухе, и от этого мальчику становилось не по себе. Вот и сейчас он с чуткостью ребенка улавливал витавшее вокруг недовольство, особенно сильно ощутимое на фоне внешнего спокойствия и порядка в окружающей обстановке. Ничего не значащие или наполненные скрытым смыслом слова отмеряли мучительный ход времени, и бедному Бруно стоило немалых усилий смирно сидеть на месте, дожидаясь окончания чинного ритуала, предшествующего ужину. Зато потом, после ужина, он наконец-то сможет пойти в конюшню навестить Бабетту, своего рыжего пони, и поговорить с конюхом. Завтра понедельник, значит, отец уедет к себе в контору во Фриско, а они с мамой будут жить, как всегда, на вилле в Сосалито, ну а дядя Джордж останется в Нейпа-Вэлли и будет заниматься виноделием.
Виноградники Брайанов были самыми обширными и значительными в Калифорнии, вино из Нейпа-Вэлли продавалось по всем штатам и высоко ценилось за границей. За последние годы производство еще больше расширилось, а качество заметно улучшилось. «Пино», «Каберне» и «Сильванер» фирмы Брайан пользовались большим спросом. «Кьянти» тоже было недурным, хотя Джордж был не совсем доволен. Эталоном для него служило «Кьянти» Бадиа Колтибуоно с легким фиалковым ароматом и неуловимо изысканным вкусом, которого ему пока так и не удалось достичь. Джордж утешал себя мыслью о том, что традиция выращивания виноградной лозы в поместьях Колтибуоно восходит к 1037 году. Их вино было знаменитым еще в 1476 году, то есть до открытия Америки, когда один из друзей рекомендовал его Лоренцо Великолепному [53] в качестве «красного, намного превосходящего по вкусу «Валломброзу».
53
Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным (1449–1492), – верховный правитель Флоренции, поэт и покровитель искусств.
Джордж Брайан был истинным калифорнийцем: высокий, атлетически сложенный, голубоглазый, со светло-каштановыми волосами и открытым, простодушным выражением на лице, всегда освещенном улыбкой. Калифорнийское солнце и жизнь на открытом воздухе обеспечивали ему вечный загар. Он был умным и дальновидным управляющим, но в душе считал себя поэтом виноделия. О вине он мог говорить часами, рассказывал множество историй и легенд.
Джордж практически в одиночку занимался делами винного завода, приносившего ежегодную прибыль в несколько миллионов долларов, но ставшего для семьи Брайан делом второстепенным. В годы «сухого закона» Брайаны забросили свои виноградники и сделали несколько робких пробных шагов в гостиничном бизнесе.