Женщины Флетчера
Шрифт:
– Никому не рассказывай! – напряженным шепотом предупредила Рэйчел.
Не дав никаких определенных обещаний, Фон Холлистер вышла из спальни.
Джонас неподвижно стоял у окна на втором этаже, глядя на улицу, на уныло-серый после дождя пейзаж, сжимая в руке записку. «Неужели Рэйчел считает меня таким идиотом?» – подумал он в холодной ярости. Неужели она в самом деле полагает, будто он с восторгом бросится в любую расставленную ею ловушку?
Он бессильно прижался лбом к прохладному влажному стеклу и закрыл глаза. У
Из горла Джонаса вырвался резкий гортанный крик. Он так сильно любил ее, любил, не слушаясь голоса разума, любил против собственной воли! А она отдалась Гриффину!
И Джонас ждал, понимая, что никогда не сможет смириться с этим.
Охваченный отчаянием, Гриффин шагал взад-вперед по посыпанному опилками полу. Во время этих передвижений он позволил бессмысленным молитвам, рвавшимся из его сердца, обрести словесную форму. Но все равно он был в отчаянии. Вряд ли Бог Филда станет прислушиваться к нему. Ведь это была всего лишь вторая или третья молитва, которую Гриффин произносил сознательно – да и вообще его лишь с большой натяжкой можно назвать верующим.
Гриффин вспомнил, как впервые по собственной воле обратился к небесам – это случилось в Сиэтле, сразу после начала пожара, когда он разыскивал Рэйчел. Умоляю – это было все, с чем он смог тогда обратиться к небесам, да и его теперешняя молитва была сформулирована не лучше. Однако то обращение длиной всего в одно слово не осталось без ответа. Он нашел Рэйчел.
Гриффин Флетчер всеми силами ухватился за эту надежду. Бог и теперь услышит его – ради Рэйчел.
Звук открывающейся двери заставил его вздрогнуть и замереть. Вошел Филд, на лице которого было написано одновременно и беспокойство и облегчение, за ним – судья Шеридан.
Гриффин боялся надеяться, боялся произнести хоть одно слово. Но судья Шеридан держал в руке ключи. С невыносимой медлительностью он открыл дверь в камеру.
– Ты свободен, Гриффин,– объявил он.– Элиза Хаммонд видела, как Джонас убивал эту женщину. Генри пошел арестовывать его.
Гриффин разрывался между несколькими чувствами – облегчением, нетерпением, яростью. А вид Филда вызвал у него какую-то подспудную, интуитивную тревогу.
– Филд, в чем дело? – тихо спросил он, выбираясь из ненавистной камеры и натягивая пиджак.
– Записка, – сказал Филд. – Я нашел записку на кухонном столе, когда зашел повидаться с Фон. Гриффин, она и Рэйчел уже на пути к Джонасу, если еще не пришли туда.
Гриффин опрометью бросился вперед, едва удержавшись, чтобы не выругаться.
– Так какого черта ты здесь делаешь? – рявкнул он, когда он, Филд и судья Шеридан сели на лошадей, ожидавших их возле магазина.
Филд ничего не ответил.
В конюшне Джонаса было темно: Рэйчел не рискнула зажечь ни одного фонаря. Всеми силами
Кукла была на месте, Фон наверняка стояла на своем посту возле задней двери конюшни, все произойдет так, как они запланировали. По-другому просто не должно быть.
Невидимые в густой темноте, в стойлах беспокойно ржали лошади. Но коляска была запряжена и готова к отъезду, а это значило, что Джонас поверил ее записке, поверил, что она готова убежать с ним. Рэйчел закрыла глаза, прислушиваясь к частому, громкому биению своего сердца.
Вдруг у главного входа в конюшню блеснул свет фонаря, и вокруг, в радиусе несколько ярдов, заплясали призрачные тени.
– Рэйчел?
Она нервно сглотнула:
– Я здесь, Джонас.
Он приблизился, держа фонарь в понятой руке, и даже в его мерцающем свете она заметила, как пугающе странно искажены черты лица Джонаса.
– В твоем сердце произошла перемена,– произнес он как-то неестественно, нараспев.
Рэйчел вскинула подбородок.
– Да. Гриффин – убийца, я ошиблась в нем. Джонас придвинулся ближе, и хотя держался прямо, казалось, что он выгибает спину, будто дикий зверь перед прыжком. Рэйчел едва подавила готовый вырваться крик, когда он стремительно выбросил вперед руку, схватился за вырез ее ситцевого платья и разорвал его.
Он лениво, будто нехотя, обвел пальцем родимое пятно возле левого соска; глаза его обжигали золотистым огнем обнаженную грудь Рэйчел. Она сжала веки, борясь с инстинктивным желанием прикрыть свою наготу.
– Ты лжешь, Рэйчел,– вполне дружелюбным тоном заметил Джонас. Топазовые глаза медленно поднялись к ее лицу.– Я был бы самым любящим из мужей – вот в чем ирония. Но ты выбрала Гриффина.
Рэйчел стояла неподвижно, онемев от ужаса. «Ну же, Фон,– беззвучно умоляла она.– Пожалуйста, начинай!»
Однако безумие, похоже, позволяло Джонасу видеть ее мысли так же ясно, как и ее оголенную грудь.
– Фон не поможет тебе, Рэйчел. В данный момент она лежит связанная у меня на кухне. У меня не было времени убить ее, но я это, конечно, сделаю.
Рэйчел медленно подняла руки, и, защищаясь от взгляда Джонаса, обхватила ими плечи. Она рискнула и проиграла. Хуже того, Гриффин и Фон тоже проиграли.
– А в чем был виноват мой отец? – прошептала она. – И муж Молли Брэйди?
Джонас выгнул бровь:
– Они стояли у меня на пути.
Рэйчел едва не стало дурно; она прикрыла глаза, потом снова открыла.
В глубине конюшни что-то скрипнуло, и Джонас круто развернулся, чуть не уронив опасно раскачивающийся в его руке фонарь.
– Кто там еще? – заорал он.
Вопль Джонаса испугал запряженных в коляску лошадей: они бешено рванулись с места и потащили коляску к полуоткрытым дверям конюшни. В дверях коляска застряла; раздался оглушительный треск, и лошади, охваченные паникой, пронзительно заржали. Внутри коляски дергалась из стороны в сторону страшная в своем движении, лишенная конечностей кукла, похожая на жуткое привидение из ночного кошмара.